Загон

— Да, так за глаза звали все этого монстра, мерзкого колдуна вуду, вождя мертвых. Он окружил себя надежной гвардией, тонтон-макутами, и вместе они творили страшные вещи. Об этом много писалось впоследствии, когда его уже не было в живых. Не знаю, был ли он и вправду так могуч, как утверждала молва, или все было только умелой инсценировкой, но когда американский президент Кеннеди начал слишком сильно критиковать его, он истыкал иголками его восковую фигурку и через некоторое время президент погиб. Он знал, как превращать людей в зомби, и это, увы, я знаю не понаслышке…

Он снова замолчал, но любопытство одолевало и уже хотелось узнать хотя бы чуть больше об этой истории: — А что это значит, не понаслышке, святой отец? — не смог я удержаться и промолчать.

Но, казалось, отец Фредерик даже и не слышит меня. Он продолжал свое, глядя куда-то в пространство и будто забыв о нашем присутствии.

— Я молод был в те времена, мой отец был врачом, весьма известным и уважаемым человеком. Шел 1963 год, папа Док был на пике своей зловещей славы. Моя мать была очень красива… К несчастью, она приглянулась одному влиятельному головорезу из ближайших приспешников диктатора. А мне было всего семнадцать лет. Да что с того, будь мне хоть сколько, против этой силы мы были не властны. Они пришли в наш дом ночью, когда меня там не было, так получилось, что я остался ночевать у двоюродного брата. И вот, среди ночи, прибежала к нам наша служанка, вся в крови, платье в лохмотьях, глаза просто дикие от ужаса. Когда она немного успокоилась, то рассказала, что в наш дом вломились тонтон-макуты, забрали мою мать, отца, а брата и сестру принесли в жертву тут же, совершив какой-то чудовищный ритуальный обряд. Служанке удалось забраться в комод, и ее не нашли, да собственно, никого они и не искали, а всех слуг, кто не успел сбежать, убивали просто так, ради развлечения. В ту ночь я поклялся найти отца и мать и отмстить за них. Однако мать я больше никогда не видел, а отца… Лучше бы не видел и его… Вы знаете что-нибудь о зомби?

Мы только покачали головами, но он, по всей видимости, и не ждал от нас никакого ответа.

— Они превратили моего отца в зомби. И он пришел за мной, чтобы лишить меня жизни… Я никогда не забуду этого… Его глаза, светящиеся белки, расфокусированные зрачки, невидящие… Он надвигался на меня, как робот, как автомат, без мыслей, без разума, с одной лишь установкой, — убить!

Священник закрыл лицо ладонями, и нам показалось, что сейчас он заплачет. Но, нет, выдержал, не заплакал. Неожиданно легко он поднялся на ноги: — Господи, прости раба твоего! — и перекрестился. — Ну, ладно, господа, хватит о грустном! Сорок лет не вспоминал, а тут вдруг расклеился. Простите меня, но время, поздно уже, давайте-ка спать, и у вас и у меня завтра много работы.

Мы пожелали священнику спокойной ночи и он ушел, а мы еще долго не могли уснуть, все ворочались с боку на бок и думали скорее всего об одном…

Как дома было бы прекрасно и тепло, как домашний уют согревал бы нас… Вот мое любимое кресло, напротив телевизор, кактус и часть моего сердца — фотографии Катюшки. Как там они, мои девочки Катя и Татя? — размышлял я в черноте африканской ночи. Только стрелки светились на наручных часах, приобретенных на местном рынке взамен украденных перед самой поездкой в Киквит. Я заведомо выставил на них московское время, — три часа ночи, мои девчонки спят!

Интересно, как там дела у Тани? Хотелось бы надеяться, что ее уже выписали, и от пережитого стресса не осталось никаких воспоминаний… Эх, как же я виноват, как бы мне хотелось загладить свою вину! В Конго мы уже вторую неделю, а Катюшка, скорее всего, еще в Екатеринбурге, у бабушки с дедушкой.

Интересно, что Татьяна сказала дочке о моем столь долгом отсутствии, ведь они наверняка уже имели возможность пообщаться? А дома ли она вообще? Хорошо ли себя чувствует? Ведь уехав сюда, я ничего ей не объяснил, лишь обозначил то, что меня не будет некоторое неопределенное время. Да и сам отъезд был каким-то сумбурным, никому ничего толком не объяснил, не оставил координат… Что там у нас на работе? Как там Динка?… У меня защемило сердце, ведь я был много лет уверен в том, что люблю ее, а сейчас лишь сострадание жило в моей душе. Либо я так переменчив, либо судьба играет тобой так, что в какие-то переломные моменты жизни происходит переоценка собственных отношений, после которой ты либо становишься мудрее, либо окончательно впадаешь в маразм. Похоже, мое состояние скорее напоминает второе.

А Жан в это время размышлял о том, как давно приелись и надоели ему эти скитания по миру. Какого чёрта, думал он, потратил я всю свою жизнь на путешествия и аферы. Что в жизни у меня было? Множество любовных интрижек, но ни одного искреннего чувства. Никто не ждал меня дома, нет ни детей, ни любящей женщины. Татьяна всегда любила и любит Стаса, а мои чувства к ней односторонние, я для нее лишь друг. Ничего хорошего в жизни я ни для кого не сделал, даже сюда, в Африку, нас со Стасом забросила именно моя собственная дурь и беспечность.