Заговор букв

«Мост этот был продолжением рельсов, видимых из окна Ганина, и Ганин никогда не мог отделаться от чувства, что каждый поезд проходит незримо сквозь толщу самого дома; вот он вошел с той стороны, призрачный гул его расшатывает стену, толчками пробирается он по старому ковру, задевает стакан на рукомойнике, уходит, наконец, с холодным звоном в окно, – и сразу за стеклом вырастает туча дыма, спадает, и виден городской поезд, изверженный домом: тускло-оливковые вагоны с темными сучьими сосками вдоль крыш и куцый паровоз, что, не тем концом прицепленный, быстро пятится, оттягивает вагоны в белую даль между слепых стен, сажная чернота которых местами облупилась, местами испещрена фресками устарелых реклам».

Такое восприятие поезда – ганинское восприятие, возможное только в ганинской комнате. Надо признать, что при большой внимательности взгляда и детальности разглядывания и «расслушивания», ведущих к очень точному, объемному описанию, оно весьма странно. Каждая деталь увидена и услышана необычно. Автор по максимуму пользуется приемом «остранения», чуть больше столетия назад (в статье 1916 года «Искусство как прием») открытым В. Шкловским. Сперва читательское восприятие дезориентируется пространственно: не успеваем мы, прочитав про «продолжение рельсов», повлечься «взглядом» со стороны Ганина на другую сторону дома, как поезд «входит» в дом с этой другой стороны. При малейшем ослаблении читательского внимания мы уже не поймем возникающего у Ганина эффекта восприятия. Затем нам предлагают отказаться от «видения», потому что герой сначала может только слышать проезжающий мимо дома поезд, и это усиливает эффект остранения. Поезд, не став еще видимым предметом, превращается в комплекс звуков, и весь этот комплекс не метафорически, а вполне буквально проходит сквозь дом (не удивляет же нас, что мы слышим сквозь стены). И тут, уже смиряясь с тем, что поезд мы воспринимаем только с точки зрения звука, мы обнаруживаем, что видим его, точнее, видим призрак поезда, расшатывающего стену, толчками пробирающегося по ковру и задевающего стакан. Эпитет «призрачный» моментально удваивает реальность, усложняя взаимодействие предметов – поезда и дома. Когда поезд «уходит… с холодным звоном в окно», мы едва ли замечаем, насколько объединены в этом жесте поезд и дом: звенит ведь не поезд, а оконное стекло – часть дома, но воспринимается «холодный звон» как нечто неотъемлемое от производимого поездом действия. Писатель не забывает, что первое, что мы увидим вместе с Ганиным, будет не поезд, а дым от него. И это – новая ступень «остранения». Трудно представить, что кто-то, рисуя поезд, первым делом изобразит дым, а потом приспособит к нему локомотив. Особенность восприятия человека в том, что он видит то, что знает, а не то, что видит. Представления доминируют над непосредственным восприятием. Набоков, опрокидывая этот порядок, остается безукоризненно точным по отношению к действительности. Кстати, точно такой же прием использовал в «Преступлении и наказании» нелюбимый Набоковым Достоевский, когда рисовал входящего сверху в основное помещение распивочной хозяина заведения. Мы видим сначала сапоги, затем жилетку и наконец лицо, похожее на смазанный маслом замок.