Заговор букв

Но когда поезд уже появляется, мы вновь и вновь сталкиваемся со «странным» восприятием Ганина. Во-первых, сообщается, что поезд извержен домом. Не рискуем полностью проговаривать смысл этой метафоры; остановимся на том, что поезд видится как некий продукт внутренней деятельности дома (тут конфликтуют движение и неподвижность, а причины и следствия опять меняются местами). Во-вторых, мы видим «тускло-оливковые вагоны с темными сучьими сосками вдоль крыш». Допустим, что поверх тогдашних пассажирских вагонов шли небольшие трубы (так оно и было), отчасти напоминающие сучьи соски (грубоватое, но совершенно неожиданное и чисто поэтическое сравнение). Тогда, если сравнение продолжить, поезд оказывается перевернут вверх брюхом. Конечно, это не так; но еще один конфликт восприятия зафиксирован. Верх и низ тоже меняются местами – так же, как дым и паровоз. И не только верх и низ, но и зад и перед: «паровоз, что, не тем концом прицепленный, быстро пятится…». Разумеется, паровоз идет вперед, но он «пятится» – на взгляд Ганина. Вообще вся эта картина имеет смысл только с точки зрения героя; зато и герой предстает как человек с видением поэта. Он не пытается приукрасить действительность. Все эти «слепые стены» и даже «фрески… реклам» не делают картину реального Берлина ни ужаснее, ни краше, чем на самом деле. Просто она не такая, какой ее видят другие. «Старый поэт» Подтягин в Берлине уже не поэт; стихи в его представлении могут писаться о березках, а любовь будет ассоциироваться с горничной. И то и другое – из разряда массовых представлений, и то и другое – очевидная пошлость. Ганин же, хотя и не пишет стихов, воспринимает мир исключительно поэтически. Многочисленные эпитеты и метафоры, используемые в этом отрывке Набоковым, – средство передачи ганинского поэтического восприятия. Абзац заключается короткой фразой: «Так и жил весь дом на железном сквозняке».

«Железный сквозняк» – ближайший родственник «тоски дорожной, железной» из стихотворения А. Блока «На железной дороге». Это метафизическое мышление героя создает такой образ берлинской жизни. И если мы это поймем, то поймем и то, почему так раздражает Ганина псевдосимволическое мышление Алферова, о котором мы уже говорили: тот пытается копировать образ мышления, на который не имеет права.

Перед нами не только герой-поэт, но и автор-поэт. «Машенька», как и любая другая проза Набокова, – это проза поэта, который сочетает предельную точность и честность изображения, идущего от восприятия, а не представления (представления-штампы – орудие эпигонов), с метафизичностью мышления, сообщающего изображаемой картине внезапную глубину.

Поэтическая ткань прозы А. Платонова (на примере фрагмента из повести «Котлован»)

Все попытки выяснить, чем отличается поэзия от прозы, дают исчезающий результат. Некоторые серьезные исследователи убеждены, что единственная определяемая разница – графическое оформление текста. Но стихи записывают и в строчку, так что последняя стена между стихами и прозой рушится. Видимо, все же непроходимой границы между ними нет, но обозначить ее примерно все-таки можно. Чем плотнее текст (то есть чем мельче в нем единица значимости), тем ближе он к поэзии. Чем текст «жиже», то есть единица значимости крупнее, тем он дальше от поэзии и ближе к прозе. Правда, таким же образом можно отличать и художественный текст от нехудожественного, так что такая классификация тоже неизбежно должна вызвать нарекания. Получается, что все, что хорошо, – то поэзия, а все, что не поэзия, то плохо. Строго говоря, так и есть. И одним из «чемпионов» по плотности текста является прозаик А. Платонов. Как он добивается этого эффекта?

«В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда» – так начинается одна из самых «густых» платоновских вещей – «Котлован».