Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

разбор слдующей группы заговоровъ. Заговоры отъ дтской безсонницы, плача („криксы“, „плаксы“) часто говорятъ о какомъ-нибудь сватовств. При самомъ произношеніи ихъ часто обращаются лицомъ къ гор, покрытой лсомъ, дубу, свтящемуся въ дали огоньку и кланяются имъ; носятъ младенцевъ къ курамъ. Мансикка думаетъ, что мотивъ сватовства иметъ отношеніе къ евангельскимъ притчамъ о свадьб царскаго сына и о мудрыхъ двахъ, и въ немъ таится глубокое символическое указаніе на связь Христа и Церкви, жениха и невсты¹). Какъ же объяснить, что такой заговоръ сопровождается обрядами явно суеврнаго характера? „Они, по нашему мннію“, говоритъ Мансикка, „объясняются тмъ, что народъ, не понимавшій ученой символики формулы, затемнялъ истинный смыслъ молитвы и соединеннаго съ ней обряда посторонними прибавлениями“²). Первоначально, когда знахарка обращалась къ гор и кланялась ей, она представляла себ Галилейскую гору; потомъ, когда символъ забылся, стали кланяться просто гор. Огонекъ вдали также первоначально былъ символомъ царской свадьбы³). Дубъ, которому кланяется знахарка, означалъ ни что иное, какъ крестное древо, или сіонскій кипарисъ, символъ Богородицы. А откуда обычай носить дтей къ курамъ? Объясненіе этого вопроса стоитъ въ связи съ другимъ. Въ заговорахъ иногда идетъ рчь о брак сына какой-то „матери лса“, вилы. И вотъ Мансикка объясняетъ, что первоначально говорилось о брак Христа, сына Богородицы. Потомъ Матерь Божія обратилась въ „матерь лса“. Дубъ, дубовый лсъ, вдь, тоже символы. Затмъ изъ „матери лса“ обратилась въ вилу, „ночную дву“. А эта въ свою очередь могла прійти въ соприкосновеніе съ извстной Вщицей. Послдняя же приходитъ, какъ насдка, душить дтей. Отсюда — и обычай носить младенцевъ къ курамь⁴). Вообще, Богородица въ заговорахъ, по мннію Мансикка, претерпваетъ прямо удивительныя

53

метаморфозы. То она обращается въ вилу, то въ змю, то въ „тоску“, мечущуюся на желзной доск, то въ бабу-Ягу и т. д.¹). Я не буду говорить о томъ, насколько основательны вс эти соображенія изслдователя. Укажу только, насколько и здсь причиной всхъ хитросплетеній было пренебреженіе къ народнымъ врованіямъ и обрядамъ. Мн кажется, прежде чмъ обращаться къ евангельскимъ притчамъ, слдовало бы посмотрть, нтъ ли чего-нибудь боле подходящаго въ самыхъ народныхъ обрядахъ. Оказалось бы, что существуютъ магическіе обряды, ничего общаго съ христіанствомъ не имющіе и все-таки изображающіе свадьбу. Таковы, напр., обряды сватовства земли, воды²). Новыя параллели нашлись бы въ „майскомъ жених“, „майской невст“, въ обрядахъ внесенія дерева. Слдовало бы обратить вниманіе на общенародный культъ деревьевъ и вру въ ихъ способность снять болзнь съ человка не только у христіанъ, но и у дикихъ народовъ. Словомъ, къ мотиву сватовства съ деревомъ подыскалась бы реальная основа. — Посл обзора общеславянскихъ заговоровъ Мансикка приходитъ къ заключенію, что все ихъ содержаніе либо евангельскаго, либо апокрифическаго характера. Отдльные мотивы общи всмъ народамъ, стоящимъ подъ вліяніемъ Византіи. Иногда же они распространены по всей Европ, какъ, напр., „Встрча со зломъ“, „Христосъ-пахарь“, „Пастухи-апостолы“. Это поразительное сходство объясняется предположеніемъ, что они были уже въ лчебникахъ, первоначально писавшихся большею частью по-латыни, въ ранніе вка христіанства³). Большую роль игралъ при этомъ требникъ. „Роль требника заключалась еще въ томъ, что онъ, какъ предпочтительное средство „противъ всевозможныхъ болзней“, представлялъ подробный перечень частей тла, подверженныхъ воздйствію діавола. Предположеніе, что заклинаніе и церковная молитва существовали независимо другъ отъ друга, недоказуемо, къ тому же мы знаемъ, что духовенство въ прежнія времена занималось врачеваніемъ болзней среди

54