Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

не далъ. Первый, кто попытался боле точно опредлить заговоръ, былъ Крушевскій. Онъ сказалъ: „Заговоръ есть выраженное словомъ пожеланіе, соединенное съ извстнымъ обрядомъ или безъ него, пожеланіе, которое должно непременно исполниться“¹). Но, давши такое опредленіе, Крушевскій длаетъ оговорку, что дйствіе, могущее сопровождать заговоръ, иметъ не всегда одинаковое значеніе. „Между заговорами, имющими при себ дйствіе“, говоритъ онъ, „слдуетъ отличать заговоры, которыхъ сила основывается на слове, отъ заговоровъ, которыхъ сила основывается на дйствіи, которыхъ сущность составляетъ дйствіе съ извстнымъ матеріальнымъ предметомъ. Ихъ на ряду съ обрядами, не сопровождающимися словомъ, врне назвать „чарами“, т. е. таинственными лкарственными средствами, которыхъ сила неотразима“²). И такъ, начавши съ категорическаго заявленія, Крушевскій потомъ самъ уничтожаетъ проведенную имъ границу. Если какъ слдуетъ всмотрться въ заговоры, сопровождаемые обрядами, то часто невозможно будетъ ршить, чему принадлежитъ первенство: слову или обряду. Особенно же при теоріи Крушевскаго, полагающаго, что примитивный человкъ считаетъ слово матеріальнымъ предметомъ. Онъ это и чувствуетъ, а потому тутъ же оговаривается, что для первобытнаго человка различіе, устанавливаемое имъ, не существенно³). Но, повторяю, не только первобытный человкъ, а и современный ученый не всегда въ состояніи ршить, гд преобладаніе на сторон дйствія, a гд на сторон слова, такъ какъ это зависитъ въ каждомъ отдльномъ случа отъ психологіи заговаривающаго. Кром того, стараясь разграничить „заговоръ“ и „чары“, авторъ вноситъ еще путаницу въ понятія, отожествляя „чары“ съ „таинственными лекарственными средствами“, что заведомо неправильно. Форма, въ какую вылилось у Крушевскаго опредленіе заговора, кажется, отчасти зависела отъ того, что изслдованію автора подверглось

97

сравнительно незначительное количество матеріала, и сосредоточилъ онъ свое вниманіе „главнымъ образомъ на заговорахъ Майкова“. Почти одновременно съ Крушевскимъ даетъ опредленіе заговора и Потебня. Онъ, хотя и согласился съ основнымъ положеніемъ перваго, т. е. призналъ заговоръ пожеланіемъ, но нашелъ нужнымъ ограничить такое опредленіе. „Опредленіе заговора“, говоритъ онъ, „какъ выраженнаго словами пожеланія, которое непремнно должно исполниться… слишкомъ широко. Оно не указываетъ на исходную точку развитія заговора, какъ особой формы пожеланія, присоединяетъ къ нимъ напр. простыя проклятія, ругательства подъ условіемъ вры въ то, что они сбываются, и… существенные элементы причитаній по мертвымъ“¹). Итакъ, по мннію Потебни, опредленіе Крушевскаго слишкомъ широко. Самъ же онъ боле остороженъ и не пытается дать понятія, обнимающаго всю область разсматриваемыхъ явленій, а опредляетъ только „основную формулу заговора“. „Это — словесное изображеніе сравненія даннаго или нарочно произведеннаго явленія съ желаннымъ, имющее цлью произвести это послднее“²). По поводу замчанія, что, по опредленію Крушевскаго, могутъ и нкоторыя ругательства оказаться заговорами, скажу, что на самомъ дл нкоторыя ругательства по своему происхожденію совершенно тождественны съ заговорами и мы имемъ право смотрть на нихъ, какъ на выродившіеся заговоры. Потебня, желая отмежевать заговоры отъ ругательствъ, замчаетъ, что пожеланіе должно имтть форму сравненія. Итакъ, мы имемъ два опредленія заговора. Первое, по мннію Потебни, слишкомъ широко. Мн же кажется, что оно боле заслуживаетъ упрека въ узости, чмъ въ широт. Выше мы видли, что очень много видовъ заговора обходятся безъ пожеланія. Вс они остаются за границей установленнаго Крушевскимъ понятія. Второе же опредляетъ только одинъ видъ заговора, который авторъ считаетъ основнымъ, потому что видитъ въ сравненіи исходный пунктъ заговора. Насколько правильно ему

98