Закатная песнь

Она поднялась с пола и вся в дурмане пошла доить коров, оставив его одного. Когда она вернулась, в кухне его уже не было, она нарочно долго процеживала молоко, и снимала сливки, и потом поднялась в комнату, которую приготовила утром, готовя которую, она пела. И там он ждал её, лежа в постели, он принес лампу из кухни, и это были они, которые всегда укладывались в темноте и за счастье почитали лежать в объятьях друг друга при свете звёзд и луны, лившемся из окна! Но теперь он проворчал Давай побыстрее, ради Бога! и когда она хотела погасить лампу – Я сам, давай, шевелись! И она легла рядом с ним, и он овладел ею.

Теперь она вспоминала, лёжа в темноте, пока он спал, почему он не погасил лампу; и при мыслях об этой мерзости что-то холодное и гадкое крутилось и крутилось, как вращающееся зеркало, у неё в мозгу. Ибо не из-за его звериных рывков шептала она в агонии Ох, Юэн, погаси огонь! Никогда она не сможет забыть его ужасные глаза, впивавшиеся в неё, они горели и плясали в том зеркале, что крутилось и крутилось у неё в мозгу.

Таким было возвращение Юэна на побывку, и дни, сменявшие друг друга, оказались такими, как предвещал тот первый вечер. Он ушёл Юэном Тавендейлом, а вернулся таким грубым и жестоким человеком, что место любви в сердце Крис заняла поющая ненависть – ненависть, которая не выливалась в слова, которая медленно, но верно обосновывалась так, что не прогонишь. Часто ей казалось, будто истерзанное, изувеченное создание глядело из глаз Юэна, пока он изливал на них свои мерзотнейшие рассказы, издевался над старым Бригсоном, глумился над ним и каждый вечер возвращался в Блавири пьяным; это истерзанное существо и был тем пропавшим парнем, за которого она выходила замуж. Но чем дальше, тем больше чувство это увядало и таяло. Он пробыл дома пять дней, завтракал в постели и ни разу не вставал раньше обеда; он не взглянул на усадьбы, на скотину, не обращал внимания на молодого Юэна; он одевался только в свою солдатскую форму и килт, и когда Крис предложила ему надеть костюм – Что? Мне вырядиться как сраному уклонисту? Пусть твой дружок Роб Данкан так ходит.

Каждый день он уходил, с куражливым видом, вниз по дороге, и отправлялся в Драмлити, или в Стоунхейвен, или в Фордун, и пил там. Перед тем, как уйти, он просил денег, Крис без единого слова давала, сколько он просил, но ему казалось, что она недовольна, и он глумливо щерился, глядя на неё. Разве ему не полагалось то, что и так было его? Она что, думает, он всё ещё тот молоденький дурачок, каким был прежде, готовый горбатиться как раб в Блавири – без такой даже малости, как стаканчик, чтобы сдобрить кашу, или девка-другая ночью, чтоб кровь в жилах заиграла – вообще ничего такого, одна жена, которую тронуть-то боязно, того гляди забрюхатеет, а, Крис?

Обычно он говорил это всё за обедом, самодовольно ухмыляясь, старый Бригсон краснел и смотрел в свою тарелку, а молодой Юэн неотрывно глядел на отца, пока Юэн не говорил Господи, ну чёрта ли ты уставился! Глаза, как у матери, и натура такая же; и он ругался на ребенка последними словами, стыдно было слушать. Он завёл дружбу с Матчем, которого раньше на дух не переносил, и они каждый вечер уезжали, чтобы удариться в очередную шумную пьянку. Уходя к себе ложиться, Джон Бригсон смотрел на Крис с тревогой в добрых старых глазах, но она не смела ничего ему сказать, он ходил, топая, у неё над головой, а она садилась, чтобы дожидаться возвращения Юэна и прислушиваться, как каждая секунда, отмеренная хромым тиканьем часов, отзывалась в её сердце, ненавидя миг его возвращения, зовя миг его возвращения.

Ибо после той первой ночи он перестал к ней прикасаться, она лежала около него, дрожа и ожидая. А он лежал тихо, она знала, что он не спал, и знала, что он знал, чего она ждала; и всё это походило на игру кота с мышью, через некоторое время он разражался смехом, а потом засыпал, она же часами лежала и мучилась. В последнюю ночь она решила не терпеть эту муку, она встала в три часа и разожгла очаг, и сделала себе чаю, и смотрела, как утро поднимается по холму – чудесное летнее утро, желто-серое, с упоительным чириканьем птиц в ветвях буковых деревьев. И потом вдруг, как это всегда бывало с её перепадами, она почувствовала спокойствие и уверенность, выкинув Юэна из сердца, заперев сердце на замок, чтобы он никогда уже не смог досаждать ей, у неё с ним всё закончилось, и любовь, и ненависть. И ощутив это избавление, она встала и неторопливо принялась за свои дела, огромный груз свалился с её души, Джон Бригсон, спускаясь утром, услышал, как она пела, и сам обрадовался облегчённо, но это была песня её избавления.