В девять Юэн крикнул из своей комнаты
Он сказал
Так что он сам сделал себе чаю, ворча и ругаясь, отлично, мол, провожают человека, который уезжает во Францию, чтобы исполнить свой скромный долг. И Крис слушала эти избитые слова, презрение подымалось в её сердце, она смотрела на него, скривив губы, и он увидел её взгляд и выругался на неё, но было видно, что всё это его испугало, и она навсегда запомнила, что видела его испуганным. И тут странное холодное недоумение овладело ею, как же это она так поработила себя, чтобы холить, и любить его, и отдавать ему всё лучшее, тело, и разум, и душу – всё принесла она в дар вот этому пьяному быдлу, приросшему к ручкам плуга.
И теперь этот человек, на которого она глядела с холодным отвращением, умывался, брился и одевался, видеть его ей было невыносимо, и она вышла из дому, и стала работать на дворе, чистила кастрюли при ясной погоде, молодой Юэн играл, спокойный и довольный своими игрушками, по всей Долине стояла пора сенокоса, и куры обступили её, поклевывая землю. Она слышала, как Юэн топал в кухне, ему хотелось, чтобы она оглянулась, побежала и притащила ему его вещи. И она снова улыбнулась, холодная, спокойная и безмятежная, и услышала, как он вышел, хлопнув дверью; и, не поднимая головы, она увидела его. Он был в полном обмундировании, на голове гленгарри, вещмешок на плече, болтающийся килт, и он небрежно прошел мимо неё, но она знала – он ждал, что она его остановит, побежит за ним и обхватит руками; она видела в его глазах, когда он проходил мимо, тот самый страх, который теперь был ей совершенно безразличен.
И она не сделала ничего, не заговорила, не распрямилась, молодой Юэн оторвался от своих игрушек и безразлично смотрел вслед отцу, как на незванного чужака, покидавшего их дом. Грохнув за собой калиткой со двора, Юэн нагнулся поправить подвязки на гетрах, лицо красное, на неё он так и не посмотрел. И она не удостоила его взгляда.
Потом он закинул вещмещок на плечи и медленно пошёл по дороге к повороту на большой тракт, она видела это из окна кухни, знала, что он верил, что она, в конце концов, окликнет его. И она, холодная и уверенная, улыбалась тому, как хорошо его знала, каждый его поступок и мысль, и то, почему он, наконец, остановился там, не пытаясь посмотреть назад. Он пошарил по карманам в поисках спичек и закурил трубку под её взглядом; и облако набежало на солнце и отправилось дальше вместе с Юэном, вдвоем они двинулись к большаку, уже не видимые ей в тенях и пламени яркого солнечного дня, всё это было странно, невероятно странно. Она долго стояла, глядя туда, где он исчез, остро кольнуло под грудью, разрывая её тело, сердце её разбивалось на куски, а ей было все равно! Муки и агония сердца были где-то далеко-далеко от неё, теперь он сделал с ней всё, что мог, он, тот, что топал по дороге, скрытый убегавшей от солнца тенью.
И потом она вдруг осознала, что нет такого избавления, которое длилось бы вечно, или которое было бы сверх той меры, что по силам вынести сердцу, она рыдала и рыдала, руки раскидались по кухонному столу, рыдала по тому Юэну, что не вернулся домой, по застыженному, измученному мальчишке, напустившему на себя важность, которого она отпустила из Блавири, не поцеловав и не сказав слова на прощание.
И он сказал, что не понял, если она про своего мужа, так тот больше часу как ушёл по дороге, и уже давным-давно за холмами прогудел его поезд.