Закатная песнь

В тот вечер он сам укладывал молодого Юэна, просто ради удовольствия, и пел ему, пока тот не заснул, Крис и старый Бригсон слышали его пение, сидя внизу на кухне, Дамы Испании и Жил-был фермер молодой и Синие береты – все на границу. Вряд ли остался кто-нибудь в Кинрадди, кто пел бы эти песни, теперь из окна каждого батрацкого домика неслись другие звуки, Типперари и визгливые английские вещицы, похожие на верещание крысы, свалившейся в патоку, Долгий, долгий путь и тому подобное. Странно и малость жутковато было слушать Роба, словно прислушиваешься к эху далеких веков, стоя у спуска в давным-давно затерянную долину.

И потом, в следующие дни, она не могла понять, когда и как нашло на неё, беззвучно, тайно, может быть, из самой земли, осознание того, что она принадлежала Робу, что он мог делать с ней, что пожелает и что пожелает она. Ей захотелось большего, чем похлопывание его руки по её плечу, когда они вечером убрали сжатую полосу и медленно пошли домой через закатные тени, краем поля, вдоль изгороди, ко двору, окутанному и пропитанному ароматом жимолости. Ей хотелось большего, чем взгляд обращенных на неё серовато-голубых, цвета стали, глаз, тёплый, чистый и добрый взгляд, она чувствовала, как кожа её заливается краской под этим взглядом, ей хотелось того, чего, как она теперь поняла, у неё никогда не было в жизни – мужчину, который бы её любил, не мальчишку, каким был Юэн, и не несчастного ополоумевшего зверя, которым он стал.

И если старый Джон Бригсон и догадался о том, что так бесстыдно нашёптывало её сердце, он не подал виду, мудрый, добрый, знающий жизнь. И Роб тоже ни единым жестом не выдал, что знал её мысли, мерно работая рядом с ней в ту, близившуюся к концу, жатву. И у Крис внутри, когда она в последний день сгибалась, и распрямлялась, и вязала снопы, звучала молитва к земле и усадьбам, молитва о том, чтобы эта жатва никогда не заканчивалась, чтобы она и Длинный Роб вечно шагали по этим полям. Но жатка сверкнула своими ножами в начале последней, длинной полосы, и Длиный Роб положил руку ей на плечо, Всё, он закончил, Крис, девонька, остался обжинок114!

В тот вечер она вышла с ним к калитке со двора, и он закинул куртку на плечо, Да, Крис, славно поработали, в охотку. И потом, не глядя на неё, он добавил Я завтра уезжаю в Абердин записываться в армию.

Минуту она ошеломлённо смотрела на него, не издавая ни звука, но ей в его мыслях места не было, он смотрел на уставленные снопами поля Кинрадди. И потом он начал рассказывать, он всё решил сегодня днем, больше оставаться в стороне он не мог, весь мир свихнулся, и ему ничего не оставалось, кроме как стать таким как все, здесь ему не было ни работы, ни доверия, и уже не будет, пока не кончится эта Война, если она вообще когда-нибудь кончится. В деревне теперь скажут, мол, сдался Роб, наконец. Прощай, Крис; вспоминай иногда добрым словом.

В закатном свете она держала его за руку, и он, наконец, посмотрел на неё сверху вниз, она кусала губы, чтобы не расплакаться, но он увидел, как слёзы сияли, до краев наполняя её глаза. И его глаза тоже переменились, переменились и подобрели, потом в них проступило какое-то другое чувство, он воскликнул Да что же это, девонька! и его рука, лежавшая у неё на плече, притянула её, близко-близко, и так крепко прижала, что она почувствовала медленное биение его сердца, ей захотелось навсегда остаться в надежном укрытии этих перевитых жилами рук. И потом она вспомнила, что завтра он уедет, каждый крик чибиса в вечернем воздухе разносился пронзительным Почти, почти!

И это тоже кончалось, как всё остальное, как всё, что она когда-либо любила и желала, уходило в неистовавшее за холмами безумие по горемычной этой дороге, забросившей свою белую ленту вглубь вечерних сумерек. И это были её руки, что обхватили его шею, притягивая вниз голову, чтобы целовать его, странно и жутко было целовать мужчину вот так, целовать до тех пор, пока она не услышала, как участилось его дыхание, и он схватил её, произнеся умоляющее Мы сошли с ума, Крис, милая, мы не должны! Но она уже знала, что победила, она обвила его руками, она прошептала В стога! и он отнес её туда, запах клевера подымался, измятый, едкий и сладкий, из-под её головы; и лежа так в темноте, обнимая его, целуя его, страстно тянулась она губами, руками, ногами и кровью своей к погибели, жаждая умереть в тот миг вместе с ним.