Но в этот миг чьи-то жесткие руки вцепились сзади в плечи, в шею, протащили, бросили в пыль. Он едва успел сообразить, что его держат двое дюжих гвардейцев в кольчугах, в шлемах, прежде чем сапог одного из них с хрустом прошелся по ребрам. Боль, острая, горячая, пронзила грудь, Геллер невольно вскрикнул, но тут же прикусил губу. Попробовал выскользнуть из мертвой хватки, задергался — и второй удар пришелся в живот. Перед глазами запрыгали черные точки, гася сознание.
— Стойте! — донесся откуда-то издалека звонкий голос обладателя бархатного кафтанчика. — А ну прекратите!
Третий удар жестким носком сапога по пояснице заставил Геллера буквально взвыть. Мир задрожал, подернулся серой пеленой.
Сквозь нее-то он и увидел бледное и серьезное лицо мальчишки. Тот промокнул разбитые и уже начавшие распухать губы рукавом белоснежной сорочки. Поглядел куда-то вверх, вероятно, на гвардейцев.
— Дурачье. Вздернуть вас всех надо. Сколько раз говорил, не лезьте не в свое дело! Вот скажу отцу, вы у меня попляшете…
Его темные глаза внимательно рассматривали Геллера.
— Отнесите его к лекарю Хаскору. Не то я вас…
Чем пригрозил странный мальчишка взрослым мужчинам, Геллер уже не слышал. Тьма, нахлынув паводком, смыла все звуки, унося в бушующий водоворот.
…Он очнулся утром на невероятно белой постели. Косые лучи, пробираясь сквозь тяжелые, расшитые серебристыми нитями шторы, падали на чистейшие простыни. Геллер, недоумевая, оглядывал комнату: изящный комод, два кресла, на стенах — цветастые гобелены со сценами охоты. Вспомнив все, что с ним случилось, Геллер немного струсил: кем бы ни был мальчишка в бархатном кафтанчике, он обладал властью даже над взрослыми. Не стоило лезть в драку, ох, не стоило…
Геллер попробовал шевельнуться — однако и самое легкое движение отдавалось болью во всем теле, да такой, что хотелось выть в голос. И он смирился. Замер под покрывалом и стал ждать. Чего? Он и сам не знал.
Через некоторое время чуть слышно скрипнула дверь, и в комнате появился тот самый человек, похожий на хромого ворона, что недавно осматривал его. За ним спокойно шел давешний мальчишка. Только теперь красный кафтанчик сменил синий, с золотым шитьем камзол. Геллер даже представить себе не мог, что бывает столь красивая одежда. Слегка оттопыривая распухшую губу, мальчик говорил хромому ворону:
— Я хочу, чтобы он поправился как можно скорее, Хаскор. Ты можешь вылечить его до завтрашнего вечера? Я хочу, чтобы он сопровождал меня, когда я поеду кататься на Дикере. Думаю, отец не будет против, если я возьму еще одну лошадь.
Ворон только нахохлился.
— Ваше Высочество, вы хотите невозможного. У этого шалопая переломаны ребра, возможно, ушиблены внутренности. Ему необходим полный покой.
Ваше Высочество…
Геллер ощутил, как на лбу выступила испарина.
Он отлупил наследника престола… Будущего Императора!
Оцепенев, как кролик перед удавом, он ждал, когда наследник подойдет к нему, когда собственноручно отрубит голову…
— Взгляните, Ваше Высочество, он очнулся, — проскрипел Хаскор, — вы можете поговорить с ним. Только недолго.
— Хорошо. Оставь нас одних, — прозвучал жесткий приказ.
Странно было Геллеру слышать такие слова из уст ровесника.
Наследник остановился перед кроватью.
— Меня зовут Квентис. Когда вырасту, я стану Императором.
Геллер, окончательно потеряв дар речи, сглотнул. Понимал, что надо броситься в ноги и молить о пощаде, но не мог пошевелиться.
— А ты хорошо дерешься, — усмехнулся будущий владыка Империи, — где так научился?
Под требовательным взглядом Квентиса Геллер покраснел.
— Мы… Ваш Всочество… с ребятами, в деревне…
— У, понятно, — наследник вздохнул, — весело у вас там, наверное?
Он навещал Геллера каждый день до тех пор, пока тот не смог встать с постели. Иногда приносил какую-нибудь диковинную сладость, каких Геллер не знал прежде. Садился на изящный стульчик, закидывал ногу за ногу — совсем как взрослый — и, щурясь на яркое солнце поздней весны, рассказывал последние дворцовые сплетни. Геллер молча внимал, осторожно пережевывая угощения, хоть и относился он с подозрением к незнакомой пище, однако же понимал, что не съесть — значило оскорбить наследника. Когда было необходимо, кивал и соглашался, невзирая на то, что не знал ни одного упоминаемого имени.
И чем больше слушал Квентиса, тем большим проникался к нему уважением. Ибо единственный сын Императора оказался… как бы это сказала мать —