Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

В гостинице Шелгунова предупредили, что по дороге к Уралу «шалят», ночью ехать опасно, особенно за Кунгуром. Случается, воры незаметно разрезают сзади кожу на тарантасе и вытаскивают пожитки проезжающих.

Но не поворачивать же было обратно. Наняли ямщика с лошадьми и утром двинулись.

Дорога за Пермью стала испытанием для нового тарантаса: ухабы, колдобины, камни и несусветная грязь. Колеса вязли в грязи по ступицу. А по сторонам уже зарастали травой кучи песку, завезенного для починки дороги бог знает когда. Чинить ее, как видно, никто не торопился. Тем не менее дорогу эту ямщик называл «лаженной» - ее, значит, все же ладили, да, наверно, давно. «Здесь дорога худа,- говорил ямщик,- а в Тобольской губернии еще хуже будет».

К вечеру, когда стало сморкаться и желтый закат опустился за чертим лесом, добрались до Кунгура, где решили заночевать. Остановились на почтовой станции. Ямщик распряг лошадей. Поблизости, у дороги, увидели второй, на протяжении сотни верст за Пермью, «этап» - огражденные бревенчатым частоколом избы для ночлега тех, кого по этой дороге гнали большими и малыми партиями в ссылку или на каторгу.

На другой день остановились на одной из станций, откуда уже виднелась гряда Уральских гор. Почти следом подъехал возок с двумя жандармами и одним арестантом. Откуда? Из Петербурга, политического везут в кандалах. Шелгунов подошел и узнал, что арестанта зовут Владимир Обручев,- об этом молодом человеке он слышал добрые слова от Чернышевского. Обручев был арестован еще в октябре. Арестован за распространение подпольного революционного листка «Великорус» - этот листок Шелгунов читал, но поначалу не знал, что к его изданию причастен Обручев. И познакомиться им прежде не довелось. Теперь вот, в таких невеселых обстоятельствах, познакомились. Обручев хмуро сказал, что его осудили на три годи каторги, сейчас, везут в тобольский острог, а куда потом - неизвестно... Жандармы на станции не задерживались, времени для разговора не было. Шелгунов торопливо сказал Обручеву, что проездом тоже будет в Тобольске и постарается навестить его в остроге. Обручева увезли.

Дальше дорога долго поднималась в гору. Там, где уже кончился подъем и начинался спуск, увидели мраморный столб. Остановились. На одной стороне столба, огороженного чугунной оградой, была выбита надпись «Европа», на другой - «Азия». Рядом, в избушке, в полном уединении жил сторож. И за охрану столба, должно быть, жалованье получал.

Так что Европа осталась позади... Скоро осталась позади и Пермская губерния. Началась Тобольская. Дорога стала такой, что хуже, кажется, не бывает. Через бесконечные болота и чахлый березняк тут проложили бревенчатую гать. Бревна были выложены поперек дороги, ехать приходилось медленно, и все равно тарантас так трясло, что кровь приливала к голове и шумело в ушах. Ребенок плакал, его все время приходилось держать на руках, на сиденье положить - невозможно из-за тряски, и так - почти до самой Тюмени.

С Тюмени начиналась Сибирь. Город поразил множеством нищих, они буквально висли на подножках тарантаса. Постоялый двор, где пришлось остановиться, ужаснул мириадами клопов. Хлеб в Тюмени продавался хоть и пшеничный, но скверный, кислый. Здесь говорили, что и по всей Сибири хлеб такой. К нему привыкли, другого не знают.

Выяснилось, что из Тюмени пароход до Томска - вниз по Иртышу и затем вверх по Оби - отправляется не по расписанию, а по мере того, как подбираются грузы и пассажиры. От Тюмени до Томска - пятнадцать - двадцать дней. Но если можно за пятнадцать, почему иногда выходит двадцать? А это в зависимости от погоды и прочих обстоятельств... И вообще тут не привыкли спешить. В тарантасе по сухопутью до Томска, через Омск, Шелгунов добрался бы вдвое быстрее, но для женщин и ребенка гораздо удобнее каюта на пароходе...

Пароход тащил за собой на канате барку, за место на барке пассажир платил от десяти до двадцати пяти рублей, за отдельную каюту на пароходе - сто. Шелгунову надо было заплатить еще за тарантас, погруженный на барку. Запасся он в Тюмени провизией. Его предупредили, что в пути, на стоянках, трудно будет купить какую-нибудь еду.

Повар на пароходе, как убедились в первый же день, умел готовить только так называемые сибирские щи - то есть овсяную похлебку, в которую добавлялось немного квашеной капусты. Притом он вообще не имел обыкновения мыть посуду, видимо просто не понимая, зачем это нужно. И с первого дня пришлось поручить Фене отдельно готовить еду на камбузе.

Но берегам Иртыша, среди бескрайних лесов, деревни были редки, и пароход причаливал не часто - главным образом для того, чтобы матросы могли спилить на берегу несколько деревьев и нарубить дров для пароходной топки.

Наконец увидели издали белые колокольни церквей над высоким зеленым откосом - губернский город Тобольск. С борта парохода полюбовались - такая красота...