Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Евгения Егоровна поначалу надеялась, что арест дочери и зятя окажется недоразумением, ошибкой. Ждала, что их вот-вот отпустят домой. Но 13 апреля у них дома, на Симбирской, был обыск - правда, ничего не было отобрано. А на другой день ее вызвали на допрос, расспрашивали о знакомстве Богдановичей с преступником Соловьевым. Насколько они были близки? Что было в их поведении подозрительного? Кто еще Богдановича посещал?

Отвечая на вопросы, Евгения Егоровна почти всякий раз отговаривалась незнанием. Да и в самом деле она не знала почти ничего. Вызвали еще на допрос молодую кухарку Богдановичей. На вопрос, кто их посещал, она ответила: «Посещали барина племянники его Шелгуновы».

Юрий Богданович после ареста брата не появлялся в квартире на Симбирской, он поспешил покинуть Петербург. Он, конечно, тоже должен был опасаться ареста. О нем Евгения Егоровна на допросе не обмолвилась ни единым словом, да и кухарка предупреждена была, о чем ей следует молчать.

Вскоре Евгения Егоровна узнала, что дочь ее Машу и зятя не только не собираются освобождать, но уже перевели из камер при Третьем отделении в крепость, в Трубецкой бастион. Этим известием Евгения Егоровна была глубоко подавлена. Решила оставить квартиру на Симбирской и увезла внучат из Петербурга в свое Подолье.

Людмилу Петровну вызывали в Третье отделение на допрос 1 мая. От нее следствие, разумеется, ничего существенного узнать не могло.

Суд над Александром Соловьевым происходил в конце мая, в доме коменданта Петропавловской крепости. Дни стояли теплые, солнечные. Перед окнами комендантского дома цвела сирень...

На суде обвинительную речь произнес министр юстиции Набоков. Он, между прочим, отметил, что с представителями революционного движения Соловьев сблизился «при посредстве семьи Богдановичей». В Торопецком уезде Богданович устроил кузницу, где работал он сам и его товарищи - «чтобы этим путем сближаться с народом для целей пропаганды». Министр юстиции в своей пространной речи саркастически заметил, что в кузнице Богдановича Соловьев «закаляется, так сказать, в этом направлении». В итоге - роковым образом приходит к замыслу цареубийства...

Следствие предположило, что Николай и Мария Богдановичи были осведомлены о преступном плане Соловьева, намеченном на 2 апреля. Доказательства? Ожидалось, что рано или поздно обнаружатся...

Богдановичей приводили как свидетелей, но под стражей, в суд. В их показаниях, конечно, не было ничего такого, что могло бы отягчить участь подсудимого. Хотя уже выручить его ничто не могло и участь его была, по сути дела, предрешена. Николай Богданович показал на суде, что последнее время Соловьев был «в крайне отчаянном настроении».

Соловьев держался на суде спокойно. Были моменты, когда он сидел, скрестив руки на груди. В нем не замечалось и тени раскаяния. Казалось, он испытал огромное удовлетворение, доказав себе, что способен на самый решительный поступок. И пусть царь остался жив, множество прохожих видело, как царь бежал, петлял, как заяц, спасаясь от выстрелов. Страх царя значил едва ли не больше, чем его смерть.

Суд приговорил Соловьева к смертной казни.

После объявления приговора ему сказали, что в течение двадцати четырех часов он еще может просить о помиловании. Соловьев ничего не ответил. Его возвратили в Петропавловскую крепость, где в Екатерининской куртине ему была отведена одиночная камера. Прошения о помиловании он подавать не стал. У него отобрали его одежду и взамен дали черную арестантскую.

Утром 28 мая ему связали руки за спиной и вывели его из камеры во двор крепости - к черной колеснице, то есть, попросту говоря, к черной телеге, на которой укрепили скамейку. Его посадили на эту скамейку, спиной к лошадям, и привязали к ней. Вывезли со двора крепости через Никольские ворота и мостик через Кронверку. Везли по Александровскому проспекту Петербургской стороны, далее - через Тучков мост на Васильевский остров, по 1-й линии, Большому проспекту и по 18-й линии направо - на Смоленское поле. И вдоль всего пути прохожие останавливались и глядели вослед. Соловьев непрерывно и напряженно озирался, надеясь увидеть издали хоть кого-то из близких - ради последнего прощального взгляда... А на Смоленском поле уже собралась толпа в несколько тысяч человек. И взгляды этой толпы скрестились на нем, Соловьеве. И не всеми же руководило одно лишь праздное любопытство, были же там и люди, которые понимали - или потом поймут, - какие мысли и чувства толкнули его на роковой путь, поймут, что его отчаянный поступок - сигнал, и услышать его должна вся Россия, чтобы осознать свою историческую судьбу.

Эшафот на Смоленском поле - простой черный помост и виселица на нем - окружен был цепью солдат, пеших и конных, они не подпускали толпу к эшафоту ближе чем на триста сажен.