Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Хоть злые языки про это и звонят...

Нет, нет, мы не стоим недвижно, но все вместе

И дружно продвигаемся... назад.

Еще в 1866 году, известные властям своими демократическими взглядами, Благосветлов и Минаев попали под одну волну репрессий. Почти одновременно были арестованы и провели по три недели в Петропавловской крепости. Друг с другом они были на «ты». Но к великому прискорбию всех, кто его знал и ценил, становился Минаев горьким пьяницей. В пьяном виде этого поэта Благосветлов не терпел и денег ему пьяному не давал. Несколько лет назад Благосветлов с обычной бесцеремонностью так перекроил его очередной журнальный фельетон, что Минаев заявил: мириться с таким самоуправством более не намерен. С «Делом» порвал. Стал помещать стихи и сатирические заметки в других изданиях. Чаще всего - в петербургских газетах, где платили ему столько же, то есть но двадцать пять копеек за стихотворную строчку, но брали все подряд и ничего не правили сами. Благосветлов и раньше отмечал, что Минаев «кусается великолепно», теперь ощутил это на себе. В ряду эпиграмм Минаева на страницах газет появились эпиграммы на издателя «Дела». Например, такая:

Радикалы в целом мире –

Без угла и без сапог,

Он, же в Северной Пальмире

Нажил деньги и чертог.

Вот он, русский демагог!

Это была еще самая безобидная эпиграмма. «Журнальный компрачикос», «башибузук» - вот какими эпитетами его награждал обиженный поэт. И все же Благосветлов, кажется, готов был с ним помириться - ради журнала, ради того, чтобы Минаев возобновил свое участие в «Деле». Но тот не приходил...

Однажды в редакции «Дела» Шелгунов оказался невольным свидетелем такой сцены: утром неожиданно явился Минаев. Что же все-таки заставило его прийти? Должно быть, полное безденежье. Хмурый с похмелья, он с порога потребовал у издателя аванс.

- Не дам - пропьешь! - с раздражением сказал Благосветлов.

А у поэта сейчас не было ни гроша в кармане. Он сразу стал накаляться:

- Так, значит, не дашь? Благосветлов отрезал:

- Не дам!

Минаев полез на него с кулаками. Благосветлов сгреб поэта в охапку, выволок в прихожую, вытолкал на лестницу. Помрачневший вернулся в свой кабинет. Сел за стол и закрыл лицо руками. Зашел к нему Шелгунов, удрученный тем, что произошло. Благосветлов поднял голову. На глазах у него были слезы...

Над чужими рукописями, над журнальными корректурами Благосветлов просиживал с утра до поздней ночи, а иногда еще и ночь. Он вовсе не намерен был что-то передоверить своим сотрудникам. Отредактированный Шелгуновым журнальный текст он перечитывал заново от первой строки до последней, заново правил. А иногда еще и перекраивал по-своему.

Шелгунов ему прямо сказал:

- Не встречая полного доверия с вашей стороны, я не могу быть доволен своим положением в редакции...

- Знаю, - сердито сказал Благосветлов. - Посади вас хоть в царство небесное, вы останетесь недовольны.

Беллетристику в «Деле» он поручил вести писателю Бажину. Бажин был не особенно даровит, но доброжелателен, скромен, трудолюбив. В разговорах - немногословен, может быть потому, что нескольких букв алфавита он не выговаривал совсем и стеснялся этого дефекта речи. Взгляд его был скрыт синими очками, у него была огромная лысина, усы и неказистая борода.

Благосветлов сознавал, что беллетристика на страницах «Дела», увы, почти всегда посредственна. Лучшие писатели не давали в «Дело» ничего. Тургенев печатался постоянно в «Вестнике Европы», Щедрин - у себя в «Отечественных записках». Само собой, далеки были от журнала «Дело» Толстой и Достоевский, у них были иные идейные позиции. Слабость беллетристики в «Деле», естественно, снижала интерес к журналу, и Благосветлов, дабы как-то предотвратить падение числа подписчиков, помещал в «Деле» сугубо развлекательные переводные романы, что, разумеется, его идейные позиции укрепить не могло.

Шелгунов ему заявил, что выбирать иностранную литературу для перевода следует более требовательно. И вообще нужно, так сказать, поднять тон журнала. Благосветлов но спорил, он сам того же хотел...

В конце декабря к нему на дом нежданно явились жандармы. Провели основательный обыск, рылись в бумагах, некоторые забрали с собой. Но затем вернули. Напрасно жандармы рассчитывали найти что-то изобличающее Благосветлова. Испытав на себе, каково быть заточенным в каземат Петропавловской крепости, он не намерен был попадать туда вторично и не хранил у себя никаких бумаг, за которые мог бы поплатиться. Так что по время обыска оставался спокоен и невозмутим. Пощипывая свои колючие усы, презрительно смотрел на жандармов, суетливо перелистывающих его бумаги, и мысленно хвалил себя за предусмотрительность. Пусть ищут, шиш найдут!