Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

В середине января 1880 года Шелгунов узнал, что опять вызывали на допрос Евгению Егоровну и Людмилу Петровну. Они должны были еще раз дать показания о повешенном Соловьеве и о заключенных в тюрьму Богдановичах. Что же они показали? А в общем, одно и то же, не совпали их показания лишь в одном: Евгения Егоровна заявила, что о покушении 2 апреля узнала в тот же день вечером, уже когда вернулась вместе с Богдановичами домой. То есть она попыталась отвести от них подозрение в том, что о покушении Соловьева они заранее знали. А Людмила Петровна не подумала о подозрении, что нависло над Богдановичами, и на допросе рассказала, как оно в самом деле было: о покушении 2 апреля она узнала именно от них и уже днем.

Затем Евгении Егоровне сообщили, что арестованный зять ее определенно помешался, но должен еще содержаться в тюрьме. Лишь весной 1880 года его перевели из лазарета при Доме предварительного заключения в больницу Николая Чудотворца - известную в Петербурге лечебницу для душевнобольных. Оставалось надеяться, что пощадят его жену - не сообщат ей об этой беде, прежде чем она выйдет на волю из одиночной камеры и Трубецком бастионе.

Вскоре, это было 8 мая, Марию Богданович привезли под стражей из крепости в Окружной суд. Она должна была дать свидетельские показания на процессе по делу одиннадцати человек, причастных к революционной организации «Земля и воля». Главным обвиняемым тут был Адриан Михайлов, его судили за соучастие в убийстве жандармского генерала Мезенцова. Еще осенью 1878 года, когда Адриан Михайлов был задержан полицией, Мария Богданович нашла в петербургское жандармское управление спросить, не у них ли содержится под арестом Михайлов. Ей показали фотографические карточки арестованных: нет ли среди них того, кого она разыскивает? Она кивнула: есть, вот его снимок. Не знала, что при аресте он назвался вымышленным именем, и нечаянно вышло так, что с ее помощью жандармы установили, как арестованного зовут. Теперь, на суде, она должна была подтвердить факт, суду уже известный: в свое время Адриан Михайлов так же, как Александр Соловьев, работал в кузнице Николая Богдановича.

Прокурор произнес обвинительную речь. Зловеще упомянул Богдановича как «директора-распорядителя торопецкой кузницы или, лучше сказать, института русского социализма, в котором воспитывались Соловьев и Михайлов». Значит, если бы Николай Богданович не повредился в уме, пришлось бы ему сидеть на скамье подсудимых рядом с остальными одиннадцатью. И ждал бы его самый суровый приговор.

Газеты перепечатывали из «Правительственного вестника» подробный отчет о процессе. Но разве такие судебные процессы могли молодых революционеров остановить? Ни в коей мере. Напротив! Теперь-то и следовало ждать новых покушений на царя. Революционерам все определеннее представлялось, что путь террора - прямой и кратчайший путь к цели. Они выбирали террор, и в этом безоглядном, отчаянном выборе снова сказывалась злосчастная ошибка поспешности, уже совершенная революционерами шестидесятых годов. Да, если бы только от них зависело изменение мирового порядка, все перемены они совершили бы за один день...

Шелгунов не мог одобрять террор и не верил в его благие последствия. В статье, напечатанной в «Деле» в сентябре 1879 года, он подчеркивал, как в наших надеждах на исторические перемены необходим реализм: «Только он один может породить не только уверенность в успехе, но и самый успех, потому что научает отличать возможное от невозможного, действительное от недействительного, достижимое от недостижимого».

Путь к свержению самодержавия виделся ему еще долгим и трудным. И тоскливо было до невыносимости.

Вспоминалось ему, как некогда, в молодые годы, побывал он в Саксонии, куда командировал его Лесной департамент. В главном городе Саксонии, Дрездене, профессор Лесной академии Кох показывал ему туманные картины с помощью так называемого волшебного фонаря. В России волшебный фонарь тогда еще не был известен, туманные картины Шелгунов видел впервые, но, боясь уронить себя в глазах саксонского профессора, делал вид, что все знает и ничему не удивляется. Он не мог оторвать глаз от полотна, на котором показывались перемены времен года. Когда представление окончилось, Кох велел поднять полотно и сказал: «Механизм картин очень прост, его может изготовить всякий слесарь... Смотрите!» И Шелгунов, убедившись, что все это и в самом деле несложно, спросил: «Для чего же вы назвали это волшебным фонарем, если в нем нет никакого волшебства?» - «Ах, это для дураков, - ответил Кох, - чтобы они хоть чему-нибудь удивились».

И как часто впоследствии не хватало Шелгунову такого волшебного фонаря, чтобы удивиться и восхититься. Тоскливо жить, ничему не удивляясь, думая, что ничего волшебного нет и не будет никогда...

В конце 1879 года познакомился Шелгунов с Еленой Ивановной Бларамберг, она пробовала свои силы в литературе и печаталась под псевдонимом Ардов. Ей было тридцать три года, красивой ее никто бы не назвал, но она была умна и мила чрезвычайно.