Залив девочек

Я появлялась из его семени, и я же рожала его на узкой кровати под взглядом женщины-коровы и ее детенышей. Его кровь становилась моей кровью в запахах только ушедших людей, красок, старого риса и гаснущей лампы. Его дыхание смешивалось с моим в шорохе бумаг и печальных гудков поездов. Лицо его морщилось от наслаждения, полученного во мне, и я становилась горячей землей, только возникшей из первозданной лавы. Прижимая его голову, я удивлялась, что мое тело умеет дать первобытное удовольствие живому человеку, от которого он забывает себя.

Огромный великан разрывал когтями единый кусок нашей плоти, пронизанный капиллярами. И с момента, когда я садилась в темный вагон на Манавели, и потом что бы я ни делала – мылась, варила, читала девочкам, я думала только о нем, словно лунатик о луне. О его коже, голосе, пальцах в моих волосах. Мне казалось, я встретила бога.

* * *

Тот человек достал Клименту Раджу визу, и речь шла о считаных днях. Я стала жадной, ненасытной, как Калатари[45] в сари из шкуры тигра и с гирляндой человеческих голов. Синяя ночь текла по моим венам. Но я никогда не показывала этого Клименту Раджу, я была спокойной и ласковой, и он скучал по мне. Он сказал, что расскажет о нас матери, когда вернется из путешествия. У меня не было никаких сомнений в скором счастье.

После встреч с ним я чувствовала себя очень грешной. Я мылась, но все равно на мне оставался несмываемый слой чего-то липкого, влажного. Если бы не наивная вера в то, что мы всегда будем вместе, я бы не решилась сблизиться с ним. Я была уверена, что негласная помолвка состоялась, и я теперь его невеста.

Моя любовь прибавила мне чутья. Я знала теперь, что манило погибшую Эсхиту в густой ужас улицы. Я стала догадываться, почему наша горничная Чарита ходит ненарядной и будто поблекшей. И почему в день, когда возвратился папа, она пришла в лазурном сари, в новых витых браслетах разных цветов на руках и ногах. Как же я раньше не понимала, почему она работает у нас до поздней ночи, даже не интересуясь своим крошечным жалованьем. Когда отец вошел, ее лицо засияло, словно утро над Бэем, она мгновенно стала моложе на много лет.

Наши дела оказались плохими. В Бангалоре папе не помогли, там сгорел дом однокурсника. Этого человека не слишком любили, но все же собрали ему помощь. Говорят, у него погибла жена. Вместо того чтоб привезти денег, папа еще и издержался.

Васундхара

Я черная галька, разложенная вдоль стен. Приходит ночь, еще ранняя, не загустевшая тишиной. Маллешварам журчит музыкой из вегетарианских ресторанов. В это время слышно, как наверху хрипит и борется девочка, чьи волосы все еще пахнут дорогой.

Утром я подаю моему мужу миндаль и яблоко. Он уходит, и я сажусь писать его книгу. Мой муж пишет черновики такими мертвыми тяжелыми словами, что я порой на целый день застреваю на одном абзаце, как в ущелье. Я выдалбливаю ходы в залежах слов, которые он оставил на столе. Строю в скалах его заметок пещерные храмы.

Иногда я желаю, чтоб книга стала сказочной, и добавляю туда легенд. Например, легенду о рождении имени. В первой благородной семье Яду родился сын Сала, он отправился с учителем в джунгли, чтобы поклониться богам, которые должны были защитить его власть. В храм ворвался тигр, и учитель воскликнул: «Хой, Сала, убей его, или он не даст свершиться нашим обрядам. Хой, Сала, убей его, или наши слова не достигнут ушей богов!» Первый Хойсала поразил тигра и получил имя рода. Боги дали ему власть на клочке земли в Сосевуре, затем в Белуре и в Дварасамудре. Потомки его славились щедростью, покровительствовали людям и имели широкие взгляды. После мусульманского вторжения на юг они хранили традиции, писали трактаты о музыке и истории. Они были философами, учеными и полководцами.

Как случилось, что великие уменьшились до размера букв на листах, спрятанных в сумраке старого дома? Я не хочу, чтобы герои оставались пылью, я увлекаюсь книгой моего мужа. Оживляю записи, делаю их поэтическими.

О Хойсала осталось мало знаний. Историю своих дней редкий правитель выбивал на камне. В прежние времена люди писали на пальмовых листах, и записи гнили, не оставляя памяти о династии. Потому мы полагаемся лишь на догадки, фразы, вкрапленные в истории других родов. «Сингамбика была сестрой Мадхавы и Саяны и министра Лакшмидхары, которого называли «хойсала каннадига». Очевидно, что поэтому Мадхава, Саяна, которые были братьями Сингамбики, были «каннадигами Хойсала». Я переписываю родственные сплетения на лист бумаги, чтобы разобраться и сделать из этого главу. Словно решая математическое уравнение, я живу в эти минуты странной жизнью потушенной свечи, с которой еще скатывается воск.

В конце концов, от имен и духоты у меня гудит голова. Тогда я отгибаю штору, дышу воздухом, смотрю на улицу, вспоминаю, как жила в доме отца.

* * *