Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

О Цветаевой много нелестных воспоминаний. В некоторых, как кажется, содержится и оттенок, только что подмеченный: неопределенное ощущение страха, которое вызывает у окружающих ее поведение, иногда ее стихи, иногда — она сама со всей своей гениальностью, сложностью, двойными и тройными засовами, за которыми ждут неосторожно заглянувшего, чтобы показаться ему в полный свой рост, хтонические чудовища. Вот как вспоминает Цветаеву буквально накануне ее эмиграции Ольга Бессарабова: «...Она наполовину ведьма, и слишком женщина, до какой-то неловкости, — хочется отдышаться... Взбалмошна, декоративна, с какими-то сдвигами — что бы ни было, она талантлива и умна»[158]. Впрочем, у Бессрабовой были очевидные причины не любить Цветаеву — та только что рассталась с ее братом Борисом. Роман с ним закончился полнейшим, катастрофическим разочарованием. Как кажется, обоюдным. Но если вспомнить, скольких сумела оттолкнуть Цветаева своей романтической гордостью, бытовой неуживчивостью, высоким самомнением, яростно выказываемой бескомпромиссностью, безразличием к текущему рядом чужому обиходу, то становится очевидно: жить ей было бесконечно трудно.

Необыкновенным ребенком, по выражению Гумилева, «колдовским», Марина была с раннего детства. В два года говорила без умолку, задавая вопросы и сообщая взрослым о своих впечатлениях, преимущественно полученных при взгляде из окна на улицу, с такой настойчивостью, что, даже не разбирая ни слова в ее детском лепете, они не могли не слушать и не подмечать ее ораторских способностей. Немецкий язык был освоен ею до семилетнего возраста. После семи лет — французский. «Любимое занятие с четырех лет — чтение, с пяти лет — писание»[159]. Отец ее записывает о двенадцатилетней дочери: «За Марусю даже страшно: говорит как взрослый француз, изящным, прямо литературным языком <...> пишет по-русски правильнее и литературнее пяти- и шестиклассников в гимназиях. Экие дарования Господь ей дал, и на что они ей! После они могут принести ей больше вреда, чем пользы!»[160] И правда, какая польза была Цветаевой от ее поэтического дара? Не было ровным счетом никогда никакой пользы — ни денег, ни славы, ни даже просто признания, ни счастья, ни тем более душевного покоя. Гениальность — вообще страшный дар для смертного человека, не всякий умеет с ним управится, а тем более разрушительную силу он приобретает в переломные исторические эпохи, когда к личным неустройствам добавляется еще общественное брожение. Тогда для элементарного выживания требуется не только стойкость, но и жизнелюбие, и хитрость, и сноровка, и умение приспособиться к обстоятельствам, переносить лишения, бороться за себя и своих близких. А что делать в этой ситуации поэту, все помыслы которого не о том? Пользы от необычайных дарований, замеченных всеми близкими, действительно, для Марины не было, только один вред.