Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух — не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба дочь!
С полным передником роз! — Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари — и ответной улыбки прорез...
— Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

Видимо, эти строки Пастернак вспомнит впоследствии, когда напишет свой реквием на смерть Цветаевой, немного только смягчив тональность:

Лицом повернутая к Богу,
Ты тянешься к нему с земли...

Свою силу Цветаева ощущала и понимала, что ради несметных богатств, заключенных в ее громадном даре, любой, будь то Мандельштам, Пастернак или Рильке, едва только ее «лебединая душа» задевала его своим крылом, не просто мог, а непременно должен был поступиться собой. И никакого соперничества не только с женщиной, но и с музой, и даже со смертельной болезнью не терпела.

Надо признать, что в биографии Цветаевой был мужчина, отважно и бесповоротно, как предписывал ему рыцарский кодекс, принявший на себя роль, которой она тщетно добивалась от других. Его имя было Сергей Яковлевич Эфрон. Мгновенная любовь-узнавание, безоглядное решение быть вместе, восхищение, почти преклонение, которое она испытала сразу после знакомства со своим будущим мужем, — говорят о силе этого на редкость значимого чувства. В стихах Цветаевой той поры оно прорывается постоянно:

Есть такие голоса,
Что смолкаешь, им не вторя,
Что предвидишь чудеса.
Есть огромные глаза
Цвета моря.

Вскоре после замужества она писала о себе В. В. Розанову, с которым завязалось эпистолярное знакомство: «...Я замужем, у меня дочка 1½ года — Ариадна (Аля), моему мужу 20 лет. Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне. Прадед его с отцовской стороны был раввином, дед с материнской — великолепным гвардейцем Николая I. В Сереже соединены — блестяще соединены — две крови: еврейская и русская. Он блестяще одарен, умен, благороден. Душой, манерами, лицом — весь в мать. А мать его была красавицей и героиней. Мать его урожденная Дурново. Сережу я люблю бесконечно и навеки»[170].

Это «бесконечно и навеки» было искренней и в общем никогда не нарушаемой клятвой. Но как сердце Цветаевой легко распахивалось навстречу Наполеону, Орленку, Байрону, Пушкину (этот список можно продолжать), так свободно оно могло вместить — в первые годы после счастливого замужества — Петра Эфрона (родного брата Сергея), Софию Парнок, Осипа Мандельштама... В этих романах, страстных влюбленностях, душевных привязанностях, соперничестве равных не было измены в бытовом, обывательски понимаемом смысле. Цветаевой вообще было свойственно смотреть насквозь, как будто через людей, встреченных ею на пути, внутрь себя самой, как это описано в ее известном стихотворении:

Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе... — Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтобы могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.

Цветаева была собственницей человеческих душ и судеб, но власти над собой не признавала. Ей была необходима свобода. Примерно о том же она пишет и в письмах, которые часто связываются у нее с поэзией в крепкий психологический узел. Петру Юркевичу в 1916 году она признается: «Люди ко мне влекутся: одним кажется, что я еще не умею любить, другим — что великолепно и что непременно их полюблю, третьим нравятся мои короткие волосы, четвертым, что я их для них отпущу, всем что-то мерещится, все чего-то требуют — непременно другого — забывая, что все-то началось с меня же, и не подойди я к ним близко, им бы и в голову ничего не пришло, глядя на мою молодость. А я хочу легкости, свободы, понимания, — никого не держать и чтобы никто не держал! Вся моя жизнь — роман с собственной душой, с городом, где живу, с деревом на краю дороги, — с воздухом. И я бесконечно счастлива»[171].