Мы полагаемъ, что причиною поѣздки Безбородки въ Москву могли быть и дѣла мартинистовъ и «странное» письмо Алексѣя Орлова къ Екатеринѣ. Въ умѣ Екатерины могла даже зародиться мысль о связи и того, и другого. Орловъ могъ писать ей письмо въ угрожающемъ или, по крайней мѣрѣ, въ рѣзкомъ тонѣ, надѣясь на поддержку мартинистовъ и, слѣдовательно, императрицѣ кстати было поручить Безбородкѣ поразвѣдать о настроеніи московскаго общества, оказавшагося вообще непріязненнымъ царствованію Екатерины, и, разумѣется, главными представителями такого настроенія должны были быть мартинисты, какъ люди свободно мыслящіе, среди которыхъ могли быть личности даже «хуже Пугачева». Впрочемъ, г. Григоровичъ настаиваетъ на томъ, что
Безбородко ѣздилъ въ Москву собственно «для отдохновенія и для устройства дома» и что развѣдки о мартинистахъ были только побочнымъ порученіемъ, даннымъ ему императрицею.
Покончивъ съ описанными нами обстоятельствами, г. Григоровичъ прибавляетъ, что Безбородко «умѣлъ и любилъ оказывать добро и заслугу не только русской наукѣ и литературѣ, но и вообще русскому просвѣщенію, и притомъ даже тѣмъ русскимъ, которые искали знанія и истины въ обрядахъ и дѣйствіяхъ, выработаннымъ тогдашнимъ массонствомъ. Уваженіе, какое графъ Безбородко оказывалъ наукѣ и литературѣ, поспѣшность съ какою онъ готовъ былъ сдѣлать добро писателю, были извѣстны всѣмъ, кто зналъ Безбородку не по слуху. Люди, стѣснявшіеся прямо обратиться къ Безбородкѣ, являлись къ нему съ стихотвореніями и были къ нему допускаемы, находили дверь къ нему отверсту».
Довѣряя словамъ почтеннаго изслѣдователя, мы думаемъ, однако, что доступъ къ тогдашнимъ вельможамъ съ стихотвореніями едва-ли можетъ быть свидѣтельствомъ объ ихъ уваженіи къ писателямъ, а просто-на-просто объясняется только тщеславіемъ тогдашняго русскаго вельможничества. Напыщенныя стихотворенія, подносимыя знатнымъ или богатымъ людямъ, были обыкновенно проникнуты похвалами и чрезмѣрною лестью и, конечно, каждый воспѣваемый сановникъ или богачъ очень охотно принималъ на нѣсколько минутъ принижавшагося предъ нимъ стихотворца. Такъ, самъ г. Григоровичъ упоминаетъ, разумѣется, въ видѣ подтвержденія высказаннаго имъ о Безбородкѣ мнѣнія, объ «Одѣ его сіятельству, высокопочтеннѣйшему г. тайному совѣтнику, римской имперіи графу и кавалеру Александру Андреевичу Безбородкѣ, на всерадостнѣйшее сего достоинства пожалованіе». Оду съ такимъ заглавіемъ поднесъ Безбородкѣ отставной чиновникъ оберъ-шталмейстерской конторы Михайловъ. Въ этой одѣ авторъ проситъ прощенья за «третичное дерзнованіе», но «чаетъ быть обрадованнымъ» графомъ Безбородкою, «колико онъ несчастенъ», и приводитъ Бога въ свидѣтели, что онъ «не забылъ своего благодѣтеля».
Конечно и въ настоящее время слѣдуетъ отнестись снисходительно къ попрошайнической поэзіи, но едва ли можно принятіе ея вельможей, даже и тогдашней поры, и производимую за то денежную подачку считать «выраженіемъ любви къ литературѣ и просвѣщенію». Поэтому, мы позволимъ себѣ думать, что приведенныя г. Григоровичемъ въ его книгѣ выписки изъ подобныхъ сочиненій, совершенно излишни, хотя они, по его мнѣнію, и подтверждаютъ чистосердечное меценатство Безбородки.
Почти такое же значеніе слѣдуетъ придать и изданіямъ, посвященнымъ имени того или другого вельможи или богача, если эти изданія не появились въ свѣтъ при ихъ особенномъ и личномъ участіи, или не были напечатаны на счетъ болѣе или менѣе значительныхъ съ ихъ стороны затратъ. Но едва ли можно говорить о посвященіи какой нибудь книжечки въ 48, 65 и даже 85 страницъ, ибо льстивое предисловіе и велерѣчивая прописка полнаго титула, носимаго патрономъ, составляли собственно всю суть дѣла.
Вообще приходится сказать, что въ изслѣдованіи г. Григоровича, любовь Безбородки къ наукамъ и литературѣ и уваженіе къ писателямъ выяснены весьма слабо, что, конечно, объясняется отсутствіемъ подходящихъ къ тому основаній. Во всякомъ случаѣ г. Григоровичъ, затронувъ эту сторону въ характерѣ Безбородки, поступилъ вполнѣ основательно, такъ какъ въ екатерининскую пору покровительство писателямъ считалось какъ бы обязанностію вельможъ, и потому совершенное умолчаніе объ этомъ представляло бы нравственный и умственный обликъ Безбородки какъ будто не цѣльнымъ, не законченнымъ.