Замешательство

– Я не уверен, какое из них была его любимым. Может, мне почитать тебе любимое стихотворение твоей мамы?

Он даже не потрудился пожать плечами – просто взмахнул своими маленькими ручками. Я прочитал ему «Молитву о дочери» Йейтса. Может, оно не было любимым стихотворением Али. Может, я просто запомнил, как она читала его мне. Это длинное стихотворение. Оно казалось длинным, когда мне было за тридцать. Робину оно наверняка показалось бесконечным, как эон. Но он сидел неподвижно до самого конца. Он еще не растерял всю концентрацию. Меня так и подмывало пропустить несколько строф, но я не хотел, чтобы двадцать лет спустя он узнал, что я его обманул.

Все шло хорошо до девятой строфы. Ее я прочитал, делая длинные паузы.

Когда ж от зла душа освободится,
В ней целомудрие былое возродится,
Тогда она узнает, что покой
И наслаждение, и робость в ней самой,
Что зов ее и глас небесный схожи,
Она, пускай косятся зло,
Пусть ветер стонет тяжело
И рвет мехи, счастливой будет все же.[21]

Робин не шелохнулся на протяжении всей этой долгой истории. Он сидел оцепенев, пока я не закончил. Потом, продолжая прижиматься к моему боку, спросил чистым дискантом:

– Я не понял смысла, папа. Честер, наверное, понимал больше, чем я.

Несколько месяцев назад я пообещал ему, что мы вернемся к теме новой собаки. Ничто не удерживало меня от того, чтобы довести дело до конца, кроме эгоистичной трусости. Я легонько толкнул его локтем в бок.

– Мы так и не купили тебе подарок на день рождения, Робби. Может, поищем нового Честера?

Я думал, эти слова взбодрят его. Он даже не поднял головы.

– Может быть, папа. Вдруг поможет.

Первый срыв случился, когда мы возвращались из обувного магазина в торговом центре. Мы были в шести кварталах от дома, на окраине нашего тихого района, когда я сбил белку. Особенность белок в том, что они думают, что машина – хищник. Под воздействием естественного отбора они пытаются ускользнуть от преследования кратчайшим путем и в результате врезаются прямо в автомобиль, едущий по улице.

Когда зверек бросился мне под колеса, раздался удар, приглушенный мехом. Робин обернулся и посмотрел на разумное существо, лежащее на дороге позади нас. Я тоже заметил в зеркале заднего вида бугорок на асфальте. Мой сын закричал. В закрытой машине звук стал диким, долгим и леденящим кровь, прежде чем превратился в слово «папа».

Он отстегнул ремень безопасности и открыл пассажирскую дверь. Я тоже закричал и схватил его за левую руку, чтобы он не выскочил из движущейся машины. Я подкатил к карману на обочине жилой улицы. Он все еще выл, пытаясь вырваться из моей хватки и выпрыгнуть. Я держал его, пока он не перестал сопротивляться. Но конец борьбы не был концом его воплей. Он успокоился достаточно, чтобы снова наброситься на меня.

– Ты убил ее! Блин, ты убил ее!

Я сказал ему, что это был несчастный случай, что все произошло слишком быстро, чтобы я вообще мог осознанно среагировать. Я извинился. Все было бессмысленно.

– Ты не притормозил! Ты не… Мама умерла, чтобы не убивать опоссума, а ты даже не убрал ногу с педали газа!

Я попытался погладить его по волосам, но он оттолкнул меня. Повернулся, чтобы выглянуть в заднее окно.

– Робби, – сказал я. Но он не отводил взгляда от холмика на дороге. Я попросил его сказать что-нибудь, рассказать, что он чувствует. Но он закрыл лицо руками. Ничего не оставалось, как завести машину и отправиться домой.

Там он направился прямо в свою комнату. Перед ужином я постучал. Он приоткрыл дверь и спросил, можно ли ему пропустить трапезу. Я сказал, что он может поесть в своей комнате, если хочет. Наполнил миску печеными яблоками, которые он так любил. Но когда я вошел в половине восьмого, миска осталась нетронутой. Он лежал в своей клетчатой пижаме, выключив свет и закинув руки за голову.

– Хочешь планету?

– Нет, спасибо. У меня есть одна.

Я некоторое время сидел в своем кабинете и делал вид, что работаю. Подходящий час для отхода ко сну, казалось, не наставал целую вечность. Я проснулся от кошмара, и крошечная рука сжимала мое запястье. Робин стоял у моей кровати. В темноте я не видел его лица.

– Папа. Я деградирую. Я это чувствую.

Я лежал там, поглупев спросонок. Ему пришлось объяснять.

– Как мышонок, папа. Как Элджернон.

Дни становились короче, а я трудился, пытаясь сохранить интерес Робина к урокам. Ему нравилось, когда я сидел рядом и делал их вместе с ним. Но стоило мне заняться своей работой, как он впадал в транс.