[421. В комнате видны следы крошечных женских ножек, но обладательница их не показывается людям.
422. Душа умершего ребенка возрождается в теле другого ребенка.
423. Предсказание, сделанное неизвестно кем, сбывается.
424. Бес, принявший вид красивой девушки, заманивает мальчика и насилует его, приняв вид мужчины.]
(425.) Господин Чжо Хэн-шань, мой бывший учитель, в молодые годы занимался в районе озера Сиху. На верхнем этаже общежития не было людей и царили тишина и покой, поэтому он там и поставил себе лежанку.
Однажды ночью он услыхал в комнате какой-то шорох, словно кто-то подкрадывается к нему.
— Ты дух или лиса? Зачем тревожишь меня? — спросил он сердито.
— Я и дух и лиса, — послышался не сразу ответ.
— Дух — это дух, а лиса — это лиса, — возразил господин Чжао Хэн-шань, — как же можно быть одновременно и лисой и духом?
Наступило долгое молчание, а затем последовал ответ:
— Вообще-то я лиса, которой несколько сот лет. Когда во мне скопилась сокровенная эссенция бессмертия, существа моей же породы схватили меня и убили, чтобы выкрасть ее. Душа моя застряла на перепутье, и я стал духом покойницы-лисы.
— Почему же вам не пожаловаться судье Подземного царства? — спросил господин Чжао Хэн-шань.
— Обычно бессмертия достигают путем тренировки дыхания[386]
и телесных упражнений, они слиты воедино, заключены в тебе самом, и никто не может их отнять. В том же случае, когда эликсир долголетия приготовляют из составных частей, его можно отнять — ведь он не часть тебя, поэтому люди могут убить тебя и воспользоваться им. Я добывала эссенцию жизни у соблазненных мной людей[387] и этим причинила многим смертельный вред; убить виновного в смерти других — не преступление, поэтому, если я и пожалуюсь доброму духу, он не будет на моей стороне. Так что мне уж лучше томиться здесь.— И что же вы делаете, поселившись здесь? — спросил господин Чжао Хэн-шань.
— Я прячу свое тело и приглушаю звуки, закаляя телесную оболочку воздействием луны. Яркое сияние силы
[Дух лисы] кончил говорить, и стало слышно только рыдание; господин Чжао Хэн-шань снова обратился к нему с вопросом, но тот больше не отвечал.
На следующий день господин Чжао Хэн-шань переехал оттуда.
Как-то, рассказывая об этой истории своим ученикам, он добавил:
— Кто овладевает тем, что ему не принадлежит, не сможет этим владеть и сам себя обрекает на смерть. Вот что страшно!
[426. Осел спасает жену своего хозяина, у которого он в прошлом перерождении украл деньги.]
(427.) Когда слуга Жэнь Юй был тяжело болен, сидевшие ночью у его постели родственники услыхали, как за окном вдруг заревел бык. Жэнь Юй от испуга испустил дух.
На следующий день пошли разговоры о том, что это очень странно, и жена Жэнь Юя, плача, объяснила:
— В молодости он как-то украл и зарезал нескольких быков. Об этом никто из людей не знал.
[428. Чиновник перед смертью видит во сне бесов, упрекающих его в неправильном поведении.]
(429.) Историограф Лю Го-ши из Цанчжоу был человеком широких помыслов, душевным складом своим напоминавшим того, кто жил в пору Цзинь[388]
; водил он дружбу с людьми не от мира сего, такими, как Отшельник с горы Ишань[389] и Житель горы Ляньяншань[390], хотя интересы и вкусы их были разными.На закате дней он жил дома и за определенную плату принимал учеников. С бедных брал лишь то немногое, что они могли принести ему[391]
; он ел немного сушеных овощей, а короб для вареного риса часто бывал пустым, но он не горевал[392].Как-то раз он купил доу с лишним риса, положил его в глиняный сосуд, питался им больше месяца, а рис все не кончался. Лю Го-ши это показалось очень странным.
Вдруг из-под крышки послышался голос:
— Я — небесная лиса[393]
. Восхищаясь вашими манерами и просвещенностью, потихоньку пополняла ваши запасы — не удивляйтесь!— Помыслы ваши поистине прекрасны, — сдержанно ответил Лю. — Но ведь вы, достопочтеннейшая, не можете сами обрабатывать землю, откуда же берется этот рис? Я не хочу пить из уворованного источника. Прошу вас больше не делать этого!
Лиса вздохнула и удалилась.
(430.) Мой покойный племянник Жу-бэй[394]
(прозвание его было Ли-хань) увидел во сне, будто какой-то человек читает ему стихи. Проснувшись, он записал одно четверостишие: