Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

В конце января мы с Дженни из-за чего-то поссорились. Не разговаривали и не виделись две недели. В мой день рождения она позвонила, а в день рождения Вашингтона, несколько дней спустя, мы встретились. Держась за руки, наблюдали за обезьянами в зоосаду Центрального парка. Мандрил глядел на нас огромными печальными глазами, и мы с ним согласились: независимо от того, злимся или нет, никогда больше не будем играть в молчанку так долго – дружба важнее; к тому же ни одна из нас не могла вспомнить, в чём причина ссоры.

Потом мы отправились к ней домой. Начался снег, мы лежали на диване – голова Дженни у меня на животе, – жарили зефирки и курили сигареты. Спальня была единственной уединенной комнатой в доме. Дженни спала на тахте в гостиной, кроме тех случаев, когда у них оставался ее дядя: тогда приходилось укладываться на полу. Ее бесило не иметь ни своей постели, ни платяного шкафа – так она сказала.

Была середина марта, когда Дженни пришла к нам однажды вечером. Позвонила и сказала, что ей нужно со мной поговорить, – можно зайти? Мать неохотно согласилась. Я придумала, что мы будем готовиться к экзамену по геометрии. Дженни появилась почти в девять вечера. Не самое подходящее время для гостей – в будний-то день, как ядовито заметила мать в ответ на ее приветствие.

Мы укрылись в моей комнате, закрыв за собой дверь. Дженни выглядела ужасно. Под глазами круги, по обе стороны лица – длинные уродливые царапины. Обычно аккуратные, длинные косы растрепались и сбились. Она лишь объяснила, что они с отцом повздорили, теперь ей негде ночевать и больше она об этом говорить не хочет. Спросила, можно ли остаться у меня. Я знала, что это невозможно. Родители бы ни за что не позволили, да еще и стали бы выпытывать зачем. Я мучилась, но понимала, что и без того нарвалась с этим визитом.

– Разве ты не можешь пойти к Луизе? – спросила я. Какой отец так исцарапает свою дочь? – Дженни, только не возвращайся к ним, пожалуйста.

Она посмотрела на меня так, будто я ничего не понимаю, но в голосе ее не было обычного нетерпения. Выглядела она усталой.

– Я не могу туда вернуться, для меня там уже нет места. Мать переделала спальню и всё остальное и к тому же сказала, что я должна выбирать. Вот я и выбрала. Она сказала, что если я уйду к Филиппу, назад мне хода не будет. А сейчас Элла уехала на юг к матери, и отец с дядей Ледди всё время пьют. А когда Филипп пьет, он не знает, что…

Казалось, Дженни сейчас заплачет, и мне стало ужасно страшно. Из гостиной подала голос мать, с нажимом предупреждая:

– Уже девять тридцать. Вы как там, дети, закончили? Вы точно уроки делаете на ночь глядя?

– Дженни, почему бы тебе хотя бы ей не позвонить? – умоляла я. Всё равно ей скоро придется уйти. Еще минута – и мать дружелюбно ворвется к нам.

Внезапно собравшись с духом, Дженни порывисто встала.

– Я же сказала – нет! Не могу говорить с матерью о Филе. Иногда он совсем чокнутый, – она потрогала пальцем царапины на лице. – Ладно, мне пора. Встретимся в Хантер в пятницу после твоих экзаменов, окей? Когда ты закончишь? – она надевала пальто.

– В полдень. Что ты будешь делать, Дженни? – ее вид меня беспокоил, но я испытывала и облегчение от того, что она собирается идти. Мне уже ясно представлялось, какая сцена между мной и матерью разыграется после ее ухода.

– А, забей. Пойду к Джин. Удачи на экзаменах. Увидимся в пятницу около входа на 68-й улице в полдень, – я пошла проводить ее до двери, и мы вместе прошмыгнули через гостиную.

– Приветствую, Дженевьев, – строго сказал отец и уткнулся в газету. Он в такие дела без нужды не лез, разве только мать одна не справлялась.

– Доброй ночи, милочка, – елейно попрощалась мать. – Твой отец не против, что ты ездишь сама в такую поздноту?

– Нет, мэм. Я сразу сяду на автобус до маминого дома, – складно соврала Дженни, одарив ее одной из своих самых радужных улыбок.

– Ну, время ночное, – мать легонько, с укоризной хмыкнула. – Желаю добраться до дома в целости и сохранности, и маме своей передай от меня доброй ночи.

Я заметила, что она внимательно рассматривает расцарапанное лицо Дженни, и поскорее вытолкала подругу в коридор.

– Пока, Дженни, и поосторожнее там.

– Не глупи, мне осторожность ни к чему. Мне бы выспаться хорошенько.

Я заперла за ней дверь.

– Что такое с твоей подружкой? – мать пристально посмотрела на меня поверх очков.

– Ничего, мама. Мне нужны были ее конспекты по геометрии.

– Ну, на это у вас в школе был целый день. Пришла домой – и тебе загорелось получить конспекты по геометрии, когда ночь на носу? Ну-ну, – мать явно мне не верила. – Давай-ка сюда свое постельное белье, если хочешь, чтобы я его завтра постирала, – она встала, отложив шитье, и последовала за мной через гостиную.

Интуиция матери за что-то цеплялась, но она не стала разбираться, за что именно. Мать не умела сомневаться в своих предчувствиях, я не умела придать значения озабоченности в ее голосе. И как только она посмела идти со мной в мою комнату, безапелляционно напоминая, что в этом доме ни одно место не является для нее неприкосновенным!