Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

– В Сиденхэмской больнице. Она всю ночь каталась на метро, так она сказала полиции, а где была до этого – никто не знает. Она вчера в школу не пошла.

Голос Луизы прервал звук музыкального автомата из «Магазинчика еды Майка». Вчера, после школы, услышав последнюю любимую песню Дженни – с роскошно растянутыми интонациями шоколадного голоса Сары Вон, повторявшимися снова, и снова, и снова:

Те гавани огни сказали мне: мы расстаемся.
Те гавани огни, что дали мне тебя.
Те гавани огни – как я могла не плакать…
Плакать…
Плакать…

Майк подошел и пнул автомат. «Албанская магия», – ухмыльнулся он и вернулся к своему грилю. Во рту ненавистный вкус черного кофе с лимоном. Дженни Дженни Дженни Дженни.

– Можно мне к ней, миссис Томпсон? Когда приемные часы?

Смогу я и повидать Дженни, и вернуться домой, пока мать на работе?

– Приходи когда угодно, милая, но поторопись.

Судорожный обыск старых материных кошельков, чтобы найти десять центов на автобус. Урчащий от голода живот. Слезы Луизы, встречающей меня у двери неотложки. Она берет мои руки в свои.

– Они опять с ней возятся. Даже не хотят в палату определить. Говорят, до ночи не дотянет.

Больничная койка внутри застекленной палаты в гарлемском госпитале. Ее мать, бабушка и я цепляемся друг за друга в поисках утешения. Луиза, пахнущая «Парижским вечером», от которого я всегда чихала. Моя голова – бесконечный калейдоскоп онемевших картинок, спутанных, повторяющихся.

Урок произношения – единственный, что был у нас общим.
Дженни, зайчик, завяжи-ка галстук мой, прошу тебя,
Сзади, спереди завязки, и до, и после, и всегда,
И сама его вязала иногда, но история такая – больше никогда.

Монотонный голос мисс Мейсон, которым она вдалбливала упражнение в наши головы, опять и опять. «Хорошие, широкие буквы „И“. Еще разочек». Бабушка Дженни, ее настойчивый южный голос, ищущий смысла.

– В этот раз она ничего такого не говорила… Никто не знал. Если б она только что-то сказала. Я бы ей теперича поверила…

Молодой белый доктор:

– Можете зайти, но она спит.

Дженни Дженни Дженни, я никогда раньше не видела, как ты спишь. Ты такая же, как обычно, только глаза закрыты. Брови всё еще изгибаются посередке, будто ты хмуришься. Во сколько вернется мать? А вдруг я сяду на тот же автобус, что и она, когда будет ехать из офиса? Что я скажу родителям?

Когда я пришла, мать была дома. Не желая делиться ни единой частицей моего личного мира, даже болью, я соврала. Придумала, что Дженни попала в больницу, потому что выпила яду – по ошибке. Йод из шкафчика с лекарствами.

– Да что ж это за дом! Разве можно молодой девушке в таком расти? Как же она ошиблась, бедняжка? Неужели мачехи рядом не было?

– Не знаю, мама. Больше мне ее отец ничего не сказал, – под пытливым взором матери я старательно держала лицо.

Раннее, раннее следующее утро. Деньги для церковного сбора идут на оплату проезда в автобусе. Больничный запах, приглушенный звук громкоговорителя. Вокруг никого, никого, кто бы меня остановил. Больничная койка в застекленной палате. Ты не можешь вот так вот взять и умереть, Дженни, ведь еще не наступило наше лето. Разве ты забыла? Ты же обещала. Она не может умереть. Слишком много яда, сказали врачи. Она начинила крысиным ядом желатиновые капсулы и съела их, одну за одной. В пятницу мы купили две дюжины таких капсул.

Смятый цветок на больничной койке. Мышьяк разъедает. Она умирала медленно, в уголках рта, влажного, почерневшего, запеклась отдающая металлом пена. Косы Дженни – растрепанные, разлезшиеся. Последние сантиметров двенадцать оказались шиньоном. Как же я этого не знала? Дженни вплетала в косы искусственные пряди. Так гордилась своими длинными волосами. Иногда короной обвивала их вокруг головы. А теперь они разметались по больничной подушке, голова мотается из стороны в сторону, глаза закрыты в пустоте и тишине больничного света ранним воскресным утром. Я взяла ее за руку.

– Мне надо было в церковь, Дженни, но я пришла повидать тебя.

Она улыбнулась, не открывая глаз. Повернула ко мне голову. Дыхание зловонное, частое.

– Не умирай, Дженни. Ты всё еще этого хочешь?

– Конечно, хочу. Разве я не говорила тебе, что собираюсь?

Я наклонилась к ней поближе и тронула ее лоб.

– Но почему, Дженни, почему? – прошептала я.