Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Завод «Кистоун Электроникс» по стэмфордским масштабам был довольно мелким. Они получили правительственный контракт на переработку и поставку кварца для радиооборудования и радаров. Небольшие кристаллы присылали из Бразилии, на заводе их нарезали, а потом мельчили, очищали и классифицировали по силе электрического заряда.

Работа была пыльной. Два этажа завода звенели от визга огромных режущих и шлифовальных станков. Повсюду глина, которой пользовались резчики, отвердевшая от густого масла – им смазывали алмазные лезвия. Тридцать две грязевые пилы вечно включены. Воздух тяжелый и зловонный из-за едких паров тетрахлорметана, которым чистят кристаллы. Войдя на завод после восьми утра, вы попадали в дантов ад. Здесь раздражалось каждое чувство, всё было одновременно слишком холодным и слишком горячим, грязным, шумным, уродливым, липким, вонючим и вредным.

Мужчины управляли режущими станками. Большинство местных не могли работать в таких условиях, поэтому бригада резчиков состояла из пуэрториканцев – они жили в Нью-Йорке и каждое утро приезжали в Стэмфорд. Проезд им оплачивали заранее. Женщины оценивали кварц на разнообразных рентгеновских аппаратах или отмывали тысячи кристаллов, выработанных за день, в гигантских чанах с тетрахлорметаном.

Все сотрудники завода, за исключением бригадиров и бригадирш, были Черными или из Пуэрто-Рико. Среди женщин попадались и местные, из окрестностей Стэмфорда.

Никто не предупреждал, что тетрахлорметан разрушает печень и приводит к раку почек. Никто не предупреждал, что людей без защитной одежды рентгеновские аппараты подвергают постоянному слабому излучению, сильно выходящему за пределы радиоактивной нормы даже по стандартам того времени. Нанимая Черных женщин, на «Кистоун Электроникс» не увольняли их через три недели. Нам даже не приходилось вступать в профсоюз.

Меня поставили на один из рентгеновских аппаратов, где анализировали предварительно нарезанный сырой кварц. Моя работа позволяла резчикам откалибровать машины так, чтобы потом получить от каждого камня максимальную выгоду. Поэтому два аппарата находились прямо за их цехом, открытые для шума, грязи и крошки, что летела из-под лезвий. Женщины туда не стремились: условия были тяжелыми, сверхурочные не оплачивали, да и других надбавок не было. За другим аппаратом работала молодая женщина по имени Вирджиния, которую все называли Джинджер. Я познакомилась с ней в первое же утро в буфете через дорогу от завода, куда заскочила, чтобы купить кофе и булочку и отпраздновать первый рабочий день.

Мы работали с восьми утра до половины пятого с десятиминутными перерывами на кофе в десять утра и половине третьего. В полдень нам полагался получасовой обед.

«Мальчики» из пуэрториканской бригады делали первый срез среди смазки и грязи своих станков, а потом приносили мне и Джинджер пластины толщиной примерно в пять сантиметров, чтобы мы посмотрели заряд, прежде чем парни откалибруют машины. Показания снимались, когда через кристалл проходил пучок тонких рентгеновских лучей. Чтобы он не коснулся пальцев, надо было повернуть защитный колпак, но это занимало целую секунду, а порой именно секунда решала, будут тебя костерить за медлительность или удастся сохранить с резчиками нормальные отношения.

Дальше кварц нарезали по отмеченной масляным карандашом оси. Мы снова смотрели его на рентгене, и потом камень делили на более мелкие пластины. Джинджер и я опять изучали эти обросшие грязью и глиной кристаллы и кидали в бочки около наших аппаратов. Наконец, их уносили, мыли в громадных чанах с тетрахлорметаном и разрезали на квадратики для рентгеновского «читального зала», где было чище и спокойнее. Там кристаллы анализировали еще раз и раскладывали согласно заряду.

Женщины в «читальном зале» получали надбавку за хорошие результаты, и их работа считалась завидной. Если скашивать углы, сокращать временны́е затраты и не опускать экран, за неделю можно было выгадать немного денег сверху. После первой недели я задумалась, сдюжу ли. Если придется работать в таких условиях всю оставшуюся жизнь, перережу себе горло – решила я. Иногда по утрам я представить не могла, как выдержу восемь часов вони, грязи, гула и скуки. В восемь утра я настраивала себя на ближайшие два часа – мол, пустяки, потерпишь, а потом уже и перерыв на кофе. Десять минут я читала, а потом снова уговаривала себя еще на два часа – ну вот, теперь-то до обеда точно дотянешь. После обеда, когда машины снова включали, я чувствовала себя отдохнувшей после сэндвича с сардинами, но эти два часа были самыми тяжелыми за день. До следующего перерыва в половине третьего было еще далеко. Зато после него, как обычно я себя подбадривала, оставались последние два часа – и всё, свобода.