Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

– Шикарная идея! – Джинджер улыбнулась и подхватила меня под локоть. – Тоже любишь огурчики? Огромные, кисленькие, сочные такие, а то и маленькие… эй, осторожно! – Джинджер дернула меня за руку, когда я рассеянно глянула в одну сторону авеню и ступила на проезжую часть. – Ты, Спиди Гонзалес, тут и штраф можно схлопотать, если перейти дорогу в неположенном месте, а нью-йоркским достается больше всех. Тебе некуда деньги тратить, что ли?

Она снова улыбнулась, когда загорелся зеленый.

– Как ты, кстати, узнала про работу в «Кистоуне»?

– В общественном центре на Вест-Мэйн.

– А, старина Криспус Аттакс!

– Кто он такой?

Мы завернули за угол, вышли на Мэйн и двинулись к универмагу Гранта.

– Центр, глупышка. Его просто переназвали в честь Негра, чтобы мы не возражали, что он на окраине.

– А в честь кого переназвали?

– То есть ты не знаешь, кто такой Криспус Аттакс? – лицо у Джинджер вытянулось от удивления. Она склонила голову на бок и сморщила лоб.

– Я здесь не так давно, сама знаешь, – примирительно парировала я.

– Вот-те и лихая-городская! Ты в какой школе-то училась, мать? – ее круглые, удивленные глаза почти исчезли среди морщинок. – Я думала, уж его-то все знают. Первый чувак, умерший во время Войны за независимость в городе Конкорде, штат Массачусетс. Черный мужчина по имени Криспус Аттакс. Выстрел, который услышал весь мир. Про это всякий знает. В честь него и переназвали центр, – на входе в магазин Джинджер снова схватила меня за руку. – И там тебе подсказали о работе в «Кистоуне». Ну, хоть что-то полезное они наконец сделали!

У Гранта целыми солеными огурцами не торговали – только в сэндвичах. Зато была распродажа чулок, за три пары – доллар с четвертаком, за одну – пятьдесят центов. Из-за войны в Корее цены снова взлетели, поэтому сделка была отличная. Джинджер задумалась, охота ли ей так сильно тратиться.

– Давай, подруга, прикупи себе пару, – убеждала она. – Дешево же, да и ноги у тебя вот-вот замерзнут, хоть ты и в штанах.

– Ненавижу чулки. Терпеть не могу, как они касаются кожи, – о чём я рассказать никак не могла, так это о ненавистном отбеленном оттенке ног, который им придавали любые дешевые чулки так называемого нейтрального цвета. Джинджер смотрела на меня умоляюще. И я сдалась. Не ее вина в том, что мне внезапно стало так странно, так не по себе. Криспус Аттакс. Что-то пошло не так.

– Ладно, бери, – согласилась я. – Тебе же они нужны, так что пользоваться ими ты точно будешь. Опять же твоя мать не даст им пропасть зазря, – я провела пальцами по мелкой сеточке образчиков, что свисали с Т-образной вешалки на прилавке. Нейлон и шелк, такие сухие и скользкие, вызывали недоверие и подозрительность. Легкость, с которой эти материалы скользили сквозь пальцы, вселяла беспокойство. Призрачные, странные – на них нельзя положиться. Текстура шерсти или хлопка с их упругостью и неровностями как-то несла в себе больше честности, более прямолинейную связь через прикосновение.

Криспус Аттакс.

Больше всего я ненавидела удушающий, безжизненный и не поддающийся определению запах нейлона, который ни за что не становился человеческим и ни о чём не напоминал. Его резкость не разбавлялась запахом того, кто его надевал. Неважно, как его носили, в какую погоду, но, на мой нюх, человек в нейлоне всегда представлялся рыцарем в доспехах, явившимся на турнир.

Я трогала нейлон, но думала совсем о другом. Криспус Аттакс, Бостон?! Джинджер знала. Я ведь всегда гордилась своей коллекцией странных и необычных сведений, более или менее полезных, накопленных благодаря страстному любопытству и бесконечному чтению. Эти лакомые кусочки я хранила на задворках сознания, чтобы извлечь при мало-мальски подходящем случае. В любых разговорах я привыкла быть девушкой, которой известно что-то такое, о чём остальные собеседники и не слышали. Не то чтобы я верила, что знаю ВСЁ, но определенно больше, чем окружающие.

Джинджер передала женщине за кассой три пары чулок, обернутых бумагой, и ждала сдачу. Я думала, откуда взялся малосольный огурец.

Криспус Аттакс. Как так могло произойти? Я провела четыре года в старшей школе Хантер, считающейся в Нью-Йорке лучшей, дававшей самое академически-передовое и интеллектуально-прихотливое образование, чтобы «подготовить молодых женщин к колледжу и карьере». Меня учили одни из самых уважаемых историков в стране. Тем не менее мне никогда не попадалось имя первого человека, павшего жертвой американской революции, и я уж точно не знала, что он был Негром. Что это говорило о курсе истории, который преподавали мне?

Голос Джинджер радостно, успокаивающе мурлыкал поверх моих мыслей, пока она полдороги забалтывала меня, провожая вверх по холму к комнате на Милл-Ривер-Роуд.

– Эй, что с тобой сегодня? Язык проглотила?