Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Вскоре мое общение с людьми в Стэмфорде полностью зависело от Джинджер, а ее воскресные ужины, куда она меня приглашала, стали для меня единственной нормальной едой. Она выстроила обо мне и о моей жизни в Нью-Йорке удивительную мифологию, и я не пыталась ее переубедить. Сказала, что в семнадцать лет съехала из дома и стала одна снимать квартиру, – Джинджер нашла это очень смелым. Сама она вышла замуж в двадцать лет, чтобы уйти от матери. Развод заставил ее вернуться, но теперь у Джинджер был некоторый ресурс автономии, ведь каждую неделю она пополняла семейный бюджет. Ее мать работала на настольном прессе в «Американ цианамид», а отец был слепым диабетиком. С ними жили любовник матери и еще четверо детей.

Через некоторое время я поняла, что Джинджер со мной флиртует, но не обращала на это внимания, потому что не знала, как положено реагировать в такой ситуации. Она казалась мне милой, привлекательной, теплой, достойной любви – и однозначно гетеросексуальной.

Джинджер меж тем не сомневалась, что у меня всё схвачено. В ее глазах я была маленьким городским бэби-бучом – умной, развитой и достаточно надежной, чтобы уметь слушать и сделать первый шаг. Она считала, что я уже опытная и набила руку в соблазнении юных разведенок. Но ее призывные взгляды и хриплый смех всё никак не завлекали меня, как и вкусности с Кориной кухни, которые Джинджер воровала для меня, заворачивала в салфетки и упрашивала дядю Чарли, ехавшего на ночную работу, подкинуть ее на грузовике до Милл-Ривер-Роуд, – всё равно ему по пути. Я же долго, очень долго оставалась абсолютно слепа ко всем этим делам.

Джинджер, надушенная и аппетитная, сидела на моем рабочем стуле в крошечной комнатке на втором этаже и с удивлением смотрела на меня, пока я, сидя по-турецки, поглощала стряпню ее матери.

– Не верю, что тебе лишь восемнадцать. Слышь, не томи, скажи, сколько тебе на самом деле?

– Я же тебе уже говорила, – меня больше занимала курица, хрустящая и до невозможности вкусная.

– Когда ты родилась?

– В тысяча девятьсот тридцать четвертом.

Джинджер подсчитала в уме.

– Никогда не встречала восемнадцатилетки вроде тебя, – она рассуждала с высоты своих двадцати пяти.

В одни выходные Джинджер стащила для меня клешню лобстера. Это был примирительный подарок, который Чарли купил им на ужин. Узнав об этом, Кора пригрозила, что вышвырнет дочь из дома. Джинджер решила, что всё это становится слишком затратно. Ей надоело перебиваться тягомотными вечерними поцелуями на крыльце заднего двора – и вот она сделала первый шаг сама.

К началу ноября осень двинулась к исходу. Деревья всё еще были ослепительных цветов, но уже чувствовался канун зимы. Дни шли на убыль, и меня это расстраивало. На то, чтобы поработать до заката, оставалось очень мало времени. Если я сидела в библиотеке, то на Милл-Ривер-Роуд возвращалась уже по темноте. Постоянные пытки «Кистоуном» продолжались, и легче не становилось, хотя Джинджер искренне пыталась приободрять меня каждый жуткий рабочий день.

В один четверг после работы она одолжила у брата побитый форд, и мы поехали в центр обналичить чеки сами, без Коры, Чарли и мальчишек. С делами покончили еще засветло. Я чуяла: Джинджер что-то задумала. Мы немного покатались по городу.

– О чём думаешь? – спросила я.

– Давай-ка, – предложила она, – проедемся вверх по холму.

Джинджер не особо любила природу, но повезла меня посмотреть на ее любимое местечко – поросший лесом холм на западной окраине города, где мы, невидимые за сгустившимися кустами и деревьями, сидели на двух древних пнях, курили, слушали Фэтса Домино и глядели на закат.

Я тебя обнимууууууу
На черничноооом холмуууууу…

Мы оставили машину внизу и забрались на макушку холма пешком. Воздух холодил. Мы устроились на пнях перевести дух.

– Мерзнешь?

– Нет, – ответила я, кутаясь в замшевую куртку, унаследованную от СиСи.

– Надо бы тебе пальто прикупить или что-то типа того, здесь зимы не то что в Нью-Йорке.

– У меня есть пальто, просто не нравится в нём ходить, вот и всё.

Джинджер покосилась на меня:

– Угу, конечно. Кому ты заливаешь? Если денег нет, могу одолжить до Рождества, – она знала о телефонном счете в двести долларов, набежавших за лето по вине Меченых, – расплачивалась по нему я.

– Да нет, спасибо, и без пальто обойдусь.

Джинджер принялась расхаживать туда-сюда, нервно дымя «Лаки страйк». Сидя на пне, я смотрела на нее снизу вверх. Что происходит и чего она от меня ждет? Я не хочу никакого пальто, мне нормально.

– Думаешь, ты такая лихая, а? – Джинджер повернулась ко мне и глянула на меня, прищурив глаза, с легкой улыбкой. Подбородок она вздернула и держала голову чуточку набок, точно голубь. Голос у нее был высокий и взволнованный.

– Ты всё время это говоришь, Джинджер, а я тебе отвечаю, что всё не так. Ты о чём вообще?

– Лихая-городская. Знаешь что, малышка, нет нужды играть со мной в молчанку. Я и без того всё знаю – и о тебе, и о твоих подругах.