Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

– Ясно, – я понимала, что история сложнее. Вот только Джинджер умолчала о том, что Мюриэл тоже любила девушек.

В последний раз мы с Джинджер виделись перед Мексикой. Тогда она и сказала, что ее подруга Мо вернулась в Стэмфорд, так как в Нью-Йорке у нее случился нервный срыв.

Пока я была в Мексике, Мюриэл потихоньку выбиралась из западни электрошокового лечения, в которую ее загнали. Когда она снова стала встречаться со своими друзьями в Стэмфорде, Джинджер тотчас же поведала ей о «чокнутой девице из Нью-Йорка, которая работала на том же аппарате и тоже писала стихи».

По приезде в Нью-Йорк меня переполняли солнце и решимость перетряхнуть свою жизнь и когда-нибудь снова отправиться в Мексику и, конечно же, к Евдоре. Я обосновалась на Седьмой улице в своей старой квартире в доме без лифта и принялась искать работу, от чего немедленно впала в уныние.

Однажды воскресным вечером зазвонил телефон. Ответила Рея.

– Одна из твоих девушек с клёвым голосом, – сказала она и с улыбкой передала мне трубку. Это была Джинджер, чей прокуренный тембр мог считаться каким угодно, но точно не клёвым.

– Ну что, ты как там, малыш? – начала она. – Тут с тобой кое-кто хочет познакомиться.

Она замолчала, потом раздалось хихиканье, а дальше высокий нервный голос произнес:

– Алло? Одри?

Мы условились о свидании.

Когда я открыла дверь в хмельные сумерки бара «Третья страница», было еще рано, и Мюриэл одна сидела за барной стойкой. Она не походила ни на кого, с кем мне доводилось пересекаться в Стэмфорде. Глаза у нее были светло-карие, крупные и миндалевидные, окаймленные густой темной тенью ресниц. Они выделялись на длинном, с впалыми щеками лице, которое казалось бледнее из-за обрамлявших его почти прямых, темных волос, ровно остриженных по-монашески, в виде чаши. Густые черные брови сходились у переносицы, как будто она вечно хмурилась.

Как обычно, я слегка запоздала, но она меня дожидалась. Мюриэл всегда казалась ниже ростом, потому что сутулилась – будто вот-вот согнется в три погибели. Левая рука, с сигаретой и бутылкой пива в ней, с широким серебряным кольцом на мизинце, гибко опирается на правую. Всё равно что поза эмбриона, только на уровне рук, – потом я пришла к выводу, что для Мюриэл она типична.

Черный свитер под горло, обтягивавший слегка круглившийся живот, пара шерстяных брюк со стрелками, черных, в тонкую белую полоску. Мягкий черный берет чуть набекрень, под прямыми густыми волосами – крохотные золотые точки в едва заметных мочках.

На баре рядом с ней лежала поношенная замшевая куртка, на ней – пара черных кожаных перчаток на меховой подкладке. В этих ее резких контрастах было что-то романтически-архаичное, а опрятные, до блеска начищенные оксфорды на шнуровке делали ее похожей на ранимую школьницу.

Я подумала, что вид у нее очень странный. Уже потом, припомнив дни с Дженни, когда мы шатались по улицам, ведомые своими приключенческими сценариями, я поняла: Мюриэл оделась азартным игроком.

То, что выглядело как неправильный прикус, оказалось просто щербинкой между передними зубами. Когда Мюриэл медленно улыбнулась, она обнажилась, и ее лицо от этого исполнилось нежности. Хмурая напряженность сразу исчезла. Я пожала ей руку – она была сухой и теплой – и увидела, как красивы ее ожившие глаза.

Я купила пива, мы перешли в переднюю часть бара и уселись за столик.

– В таких штанах только в карты играть, – сказала я.

Довольная, она застенчиво улыбнулась:

– Да, так и есть. Как ты догадалась? Немногие такие вещи подмечают.

Я улыбнулась в ответ:

– Ну, у меня когда-то была подруга, с которой мы много наряжались, всё время.

Удивительно: обычно я ни с кем не говорила о Дженни.

Она рассказала мне немного о себе и о своей жизни. Как приехала в Нью-Йорк два года назад, после того как ее подруга Наоми умерла, как влюбилась здесь, как заболела и вернулась домой. Ей было двадцать три года. Они с Наоми познакомились в старшей школе. Я сказала, что мне тридцать пять.

Потом я рассказала ей немного о Дженни. И той воскресной ночью в «Третьей странице» на Седьмой авеню мы с Мюриэл, сомкнув головы над небольшим столиком в переднем зале, вместе всплакнули о наших ушедших девочках.

Мы стыдливо обменялись тоненькими стопками стихов, которые каждая выбрала как оммаж для знакомства. На улице, прежде чем разойтись, пообещали друг другу писать: Мюриэл собиралась встретиться с Джинджер, чтобы с ней ехать на поезде в Стэмфорд.

– На, возьми мои перчатки, – выпалила она, торопясь на метро. – У тебя руки замерзнут по пути домой.

Я замешкалась, а она сунула кожаные перчатки мне в руки с почти умоляющей улыбкой:

– В следующий раз вернешь.

И исчезла.

Что-то в ее лице напомнило мне Дженни в тот раз, когда она отдала мне на хранение свои тетради.