Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Мюриэл была полна боли от желания стать собой, которую я от всего сердца разделяла. Я знала, каково это – когда тебя преследует призрак той себя, какой ты хочешь стать, но чувствуешь его ты лишь отчасти. Порой ее слова завораживали меня, заставляя рыдать.

День тянулся вверх улиткой, но настал вечер; я мечтаю о тебе. Этот пастырь лишь прокаженный, желающий творить прекрасное, пока пережидает свое время отчаяния. Я чувствую новый недуг и узнаю его как лихорадку желания стать целой.

Мои руки слегка дрожали, когда я опускала письмо и наливала еще чашку кофе. Каждый день после работы я спешила к почтовому ящику, чтобы найти там новый толстый синий конверт от нее.

Медленно, но верно Мюриэл всё больше и больше становилась уязвимой частью меня. Я могла лелеять и оберегать эту часть, потому что она находилась вне. Она была застрахована от моих эмоциональных ставок, и внутри они оставались нетронутыми. С каждым письмом Мюриэл во мне расцветала потребность сделать для нее то, что я никогда не считала возможным для себя, даже если уже делала это.

Я могла бы заботиться о Мюриэл. Я могла устроить всё так, чтобы мир служил ей, если уж он не мог служить мне.

Без намерений, мало что понимая, из ветра и воронья я сотворила девушку как символ суррогатного выживания и влюбилась в нее, словно рухнув камнем со скалы.

Я посылала Мюриэл маленькие листочки, исписанные стихами. Некоторые были о ней, некоторые – о других, но какая разница. Мюриэл потом призналась мне, что тоже считала меня абсолютно безумной. Я считала дни от письма к письму, что приносили мне кусочки ее как особенные, долгожданные подарки. 21 декабря в ответ на ее мольбы и в честь солнцестояния я послала ей открытку с изображением греческой урны, полной камней, где было написано: «У меня, наверное, в голове булыжники».

Это означало, что я люблю ее.

Больше двадцати лет спустя я встречаю Мюриэл на поэтических чтениях в женской кофейне в Нью-Йорке. Ее голос все еще мягкий, а большие карие глаза – уже нет. «Я пишу развертывание своей жизни и своих любовей», – говорю ей.

«Главное, обо мне расскажи правду», – отвечает она.

Был канун Нового года, последний день 1954-го. Рея опять влюбилась, ушла на вечер и, видимо, на остаток ночи. Я засела читать, писать и слушать музыку, когда раздался звонок.

– С новым годом! – Мюриэл. – Будешь дома вечером старого года?

Голос у меня дрогнул от предвкушения и неожиданного сюрприза:

– Да, попозже друзья заглянут. Может, и ты придешь? Ты где вообще?

– Дома, но сажусь на следующий поезд, – я слышала ее теплый полусмех и почти видела струйку дыма и складочку меж бровями. – Есть к тебе вопрос.

– Что такое? – спросила я, сгорая от любопытства.

– Нет-нет, хочу сказать лично. Ну, я побежала!

Через два часа вошла она, в берете и с сигаретой. В квартире шум – смех, голос Розмари Клуни.

Эй, ты,
Со звездочками
В глазах
Тебя никогда
Любовь не дурила.

Я подбежала к ней взять куртку, сказала:

– Как же я рада тебя увидеть.

– Да? Это я и приехала узнать, потому что открытку твою не поняла. Что она значит?

Беа, Линн и Глория завалились ко мне с вином и травкой, и я представила их Мюриэл, наливая ей кьянти. Беа и Линн танцевали от талии к лобку в средней комнате, Мюриэл, Глория и я ели принесенную ими китайскую еду из картонных коробок.

За несколько минут до полуночи мы выключили дребезжащий переносной фонограф и включили радио – послушать, как ликуют на Таймс-сквер, встречая 1955-й, и попутно обсудить, как же всё это тупо. Мюриэл подарила мне «Властелина колец» Толкина, бестселлер андеграунда, который она украла, по ее словам, в книжном в Стэмфорде. Потом мы все расцеловались и выпили еще вина.

Снова выключив музыку, стали рассказывать дикие истории о других встречах нового года. Пришлось признаться, что это первая в моей жизни новогодняя вечеринка, но говорила я так, что никто мне не поверил.

К трем часам все решили, что останутся на ночь. В передней комнате я разложила двойную кровать Реи, а в средней – свой диван. Места хватало. Потом пришлось подсыпать Линн снотворное из моего запаса врачебных пробников, потому что она утверждала, что ей не спится, а я была намерена заснуть последней. Вечер выдался тот еще, и я начала клевать носом, несмотря на амфетамин.

Мюриэл легла в средней комнате не раздеваясь: дом чужой, и чужих людей тут полно, объяснила она чудно, а она, мол, стесняется. Остальные три спали в передней комнате. Я решила, что Рея задержится у бойфренда до утра. К сожалению, они с Артом в ту ночь страшно поссорились.