Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Миссис Гудрич, властная и внушающая благоговейный страх, первой из женщин штата возглавила бухгалтерию крупного госпиталя. За эту должность она яростно боролась, и былые сражения сказались на ее манерах – грубых и холодных – и такте, который попросту отсутствовал. В свободное время, когда я не была у нее на посылках, не бегала для нее за кофе и не точила карандаши, я сидела за отдельным столом около двери в комнату стенографисток и печатала страховые письма, пока меня не вызванивали для очередного задания. Я отвечала на звонки, пока секретарша миссис Гудрич обедала, и та костерила меня на чём свет стоит, пока я наконец не запомнила, с кем она хочет разговаривать, а с кем нет.

Миссис Гудрич была вспыльчивой, закаленной в долгих, тяжелых битвах за свое место в мире, враждебно настроенном к женщинам-бухгалтерам. Она добилась своего на тех же условиях, что и мужчины, с которыми воевала. Теперь она жила по тем же принципам, особенно когда доходило до обращения с другими женщинами. По какой-то неясной причине нас с ней объединило немедленное и глубокое взаимное отторжение. Как бы мы ни узнавали себя одна в другой, нас это не делало союзницами. Тем не менее позиции наши не были равными. Как моя начальница, она обладала властью, а я отказывалась отступать. Это было гораздо сложнее, чем просто антипатия. Ее отношение меня возмущало, однако, хотя миссис Гудрич находила меня явно бестолковой, она не стремилась выпустить меня, малька, в бассейн канцелярии, но и в покое тоже не оставляла.

Миссис Гудрич говорила мне, что я хожу, как лесоруб, и в коридоре от меня один шум. Я слишком спесивая, что мне точно помешает и не даст далеко пойти. Я должна научиться быть пунктуальной, хотя «ваш народ» вечно опаздывает. Так или иначе в больнице мне было не место: лучше бы уволилась и шла учиться. Во время одного из наших немногих любезных разговоров я рассказала ей, что не могу этого себе позволить.

– Ну тогда давай подтянись здесь, а то скоро на улице окажешься.

Я чувствовала подспудную неловкость, когда она рявкала на меня за ошибки в напечатанных документах перед всеми стенографистками, а потом звала меня в свой кабинет в другой стороне общего зала, чтобы я там подняла брошенный ей карандаш.

Я мечтала наступить ей на лицо, зажав меж пальцами ног ледоруб. Была как в западне и полна неистовства. Я устроилась на эту должность за неделю до Дня благодарения, и последние несколько недель обернулись агонией. Миссис Гудрич стала символом работы, которую я ненавидела (я так никогда и не выучилась нормально печатать), и ее саму я возненавидела с тем же пылом.

Больше всего мне не хватало солнца. На работу я ходила на запад через Юнион-сквер и парк Стайвесант. Иногда мне удавалось поймать его блики над рекой, пока я переходила 14-ю улицу, но оно никогда не успевало подняться выше зданий, одно из которых, из серого камня, поглощало меня. А к концу рабочего дня солнце уже скрывалось из виду. В больничной столовой нас кормили бесплатно, так что выйти в обед я тоже не могла. Из-за этого, бредя домой зимними вечерами, я вечно тосковала, а задние фары машин на Второй авеню сияли себе огоньками елочных гирлянд. Я думала о том, что если до конца жизни буду работать в местах типа «Кистоун Электроникс» и Манхэттенского госпиталя, то сойду с ума. Я была уверена: есть иной путь – но не понимала, какой именно.

На работе моим единственным оружием было отступление, и я пользовалась им со всей неразборчивостью малолетней бунтарки. При каждой возможности и по любому поводу засыпала за столом, чаще всего – на середине письма, которое печатала для миссис Гудрич. В этой коротенькой дреме я набирала кусочки стихов или бессмысленные предложения посередине дежурных официальных фраз. Я никогда не перечитывала своих писем, а лишь любовалась ими как предметами искусства, пробегая глазами в поисках неправильных полей или зачеркиваний. Письма прибывали на письменный стол к миссис Гудрич напечатанными аккуратно и правильно, но с возмутительными вставками в тексте.

Уважаемый сэр,

Формы обращений можно получить странные боги поклоняются вечерним часам написав в Головной офис по адресу…

Мне снились кошмары о звонке, которым меня вызывала миссис Гудрич и за которым следовал ее зычный рев через зал, призывающий в ее кабинет.

Тем временем мы с Мюриэл продолжали переписываться. Вернее, Мюриэл писала длинные прекрасные письма, а я читала и перечитывала их в тишине.

Ее лирические, откровенные послания таили в себе голод и изоляцию, столь похожие на мои, и в них бесценным образом раскрывалось ее умение меня видеть, остроумное и кристально-ясное. Я восхищалась и радовалась тому новому взгляду на простые и неожиданные вещи, которым она делилась со мной. Смотреть на мир по-новому, через ее уникальную призму, было так же освежающе, как впервые взглянуть на него через детские очки. Бесконечные и волшебные открытия самого обыкновенного.