Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

– Но за что я никогда не прощу врачей – так это за то, что после электрошока корзина лишь слегка приподнялась, понимаешь? А огонек затух, и оно того точно не стоило. Я не хотела обменивать огонек на обычный свет снаружи, как бы безумно это ни звучало.

Я очень расстроилась. И единственным ответом, с которым нашлась, стали объятия. Я поклялась себе, что никогда не позволю этому случиться с ней вновь. Сделаю всё, чтобы защитить Мюриэл.

В ту ночь, лежа в передней комнате на кровати Реи, Мюриэл предупредила:

– Если я уволюсь с работы в Стэмфорде, чтобы переехать сюда, я не знаю, смогу ли найти новую. Я не могу попросить меня нанять, не могу рисковать услышать отказ. Не знаю почему, но вынести этого не смогу. Меня это сломает.

Только что пройдя кошмар трудоустройства, я думала, что понимаю, о чём она говорит. На самом деле – нет, так как глубины ее зыбкой действительности были мне абсолютно чужды, и я даже не думала, что такое бывает. Я была уверена, что со временем, напитавшись нашей любовью, Мюриэл найдет в себе силы преодолеть это препятствие. Поэтому я не сочла ее слова единственным предостережением, которое она могла мне дать.

Рея уехала, и в начале апреля Мюриэл перебралась в Нью-Йорк. В предвкушении ее приезда я покрасила стены в кухне и ванной и повесила новые книжные полки.

Как только Мюриэл уволилась с работы в Стэмфорде, она по капельке начала переезжать. Месяцами, отправляясь погостить домой, Мюриэл возвращалась в воскресенье вечером то с табуретом, то с коробкой инструментов, то с деревяшками какими-нибудь или пакетом книг. Иногда ее приятель Руперт привозил ее на фольксвагеновском «жуке», нагруженном книгами и бумагами.

Хотя переход от «переночевать» до «жить вместе» занял какое-то время, я знала, что приняла важное решение. И еще знала, что это решение повлияет на всю мою оставшуюся жизнь, хотя на тот момент не понимала, как именно. Когда я переехала в квартиру с Реей, я всего лишь вписала свое имя рядом с ее на кусочке бумаги, что был наклеен на наш почтовый ящик в подъезде.

В один ветреный день на первой неделе апреля во время обеденного перерыва я отправилась в магазин хозтоваров Хайта на Ист-Бродвее и заказала настоящую табличку для почтового ящика с нашими с Мюриэл именами. Стояла, смотрела, как аппарат выбивал два имени на латунном прямоугольнике, и чувствовала гордость, волнение и немного – страх. Как будто предстояло наше ритуальное сочленение, символический брак.

Чтобы отпраздновать, купила на Чатем-сквер эгг-крим, и всё любовалась блестящей табличкой с нашими именами, написанными через короткое тире. Это был мой подарок-сюрприз для Мюриэл, так как она собиралась приехать в Нью-Йорк в свой день рождения на следующей неделе.

Это вам не игра в дочки-матери.

Для меня это стало настоящим шагом, пути назад после которого не было. Я уже не просто игралась с девушками. Я жила с женщиной, и мы были любовницами. Я сделала, молча и просто, то, чего хотела и боялась, дала безотзывное обязательство. Не могла сказать точно почему, но знала, что для меня «вместе» значит «навечно», хотя на верность никто не присягал, свадьбу не играл, бумаг не подписывал. Нас с Мюриэл связали наша любовь и воля, на беду или на счастье.

На протяжении той весны я долго думала о том, способна ли жить с кем-то настолько тесно, а тем более до конца жизни, как это и должно было получиться на мой взгляд. Как только я решила, что могу дать это обязательство, я уже даже не сомневалась, что хочу это сделать именно с Мюриэл.

Мы дали друг другу обет любви навеки. Весенние вечера становились теплее, и мы с Мюриэл встречались в библиотеке на Чатем-сквер. Иногда бродили по задворкам Чайнатауна, покупали чудные сочные овощи, странно-пахучие кусочки сушеного мяса и твердые сморщенные грибы, чтобы потом поэкспериментировать с ними на кухне. Каждая из нас знала Нью-Йорк в разных его проявлениях, и мы изучали город вместе, показывали друг другу самые сокровенные места среди улочек к югу от Канал-стрит.

Иногда она заходила за мной в обед, и под жарящим вовсю солнцем мы жевали яблоки с мюсли под многоквартирными домами на Кэтрин-слип и наблюдали за летящими во все стороны искрами, когда рабочие в поте лица демонтировали станцию «Чатем-сквер» – последний оставшийся участок наземного метро на Третьей авеню. Иногда, если я задерживалась на работе допоздна, мы шли домой вместе.

Мы говорили о том, что хотели бы оставить Нью-Йорк, завести хозяйство где-нибудь на западе, где Черная женщина и белая женщина могут мирно жить вместе. Мюриэл мечтала о ферме, и мне этот вариант тоже казался хорошим. Я принесла из библиотеки брошюры, и мы стали писать в подходящие госструктуры – хотели разузнать, не раздают ли где в континентальных соединенных штатах фермерские хозяйства всем желающим.