Заморская Русь

Ульяна кинулась вперед, чмокнув Петруху и Филиппа, обняла подружку.

Сапожников подтолкнул мальчонку к отцу. Сын был в добротной парке, сшитой по росту. Сысой подхватил его на руки, как всегда после разлуки удивляясь, насколько он похож на родню. И шевельнулась под сердцем тоска по дому.

Фекла стояла, опустив руки, смущенно ждала, когда подойдет муж. Он схватил ее, прижал, подумал, целуя: «На этот раз не выпущу, хоть кричи».

Шумной гурьбой все ввалились в прибранный дом. Радостно крестясь на образа, стали раздеваться, развязывать мешки, раздавать подарки.

Фекла вспомнила про баню, выскочила в сени, схватила березовые ведра.

Сысой, приметив, что сын занят гостинцами, взялся за шапку. «Тут-то я ее и поймаю!» — подумал с веселой злостью. Пошел следом за женой. Она протиснулась в низкую дверь бани, увидела там мужа, подала ему наполненные ведра. Подхватив их, он рук жены не выпустил, привлек к себе, стал ласкать с жаром, снимать с нее парку, надетую по-алеутски на голое тело. Фекла, тайком крестясь, простонала:

— Баня — место нечистое!

Дым из каменки потянулся по потолку к низкой двери. Глаза щипало.

Было светло от маленького оконца. Но Сысой уже ничего не видел и не слышал, припал к жене, как жаждущий к роднику. Стыдясь, она одной рукой обнимала его, другой расплетала волосы, чтобы прикрыться.

— Ох, и дура, — шептал он, тяжело дыша, — уродись кадьячка с такой грудью, как у тебя на исповедь бы ходила без одежи, а ты от мужа прячешь.

Фекла вздохнула, шевельнулась под ним на скомканной парке:

— Тесто поставить надо!

— Улька поставит! — крепче сжал ее в объятиях Сысой.

— Дров хоть подкинь, прогорели уже! — застенчиво отвечая на ласки мужа, прошептала она.

— Успею!

— Каменка-то погасла! — глянул в окно Филипп.

— Знать, дрова хорошо колют! — рассмеялся Василий.

— И то, правда, — улыбнулся в бороду Сапожников. — Давно не виделись, милуются. Дай-то Бог! — Перекрестился на образа и вздохнул. — Нарожали бы детушек побольше да осели, дом большой срубили. Чего по морю шастать? Вот и я смолоду все куда-то рвался, воевал, земли открывал, тонул, горел, голодал…

Для чего? Только с вами и узнал жизнь.

Ульяна заерзала на лавке:

— Кобель замучит жену! Помогать надо!

— Сиди! — строго приказал Васильев. — Бабы от того краше становятся…

Сама же удивлялась: не приметила за Сысоем, чтобы с дикарками путался.

Как было оговорено после промыслов, к Михайлову дню из одиночек и факторий промышленные потянулись в Павловскую крепость на сход и обсуждение зимних дел. К устью Сапожниковской речки пристал куттер «Благоверный Князь Ростислав» под началом кенайского передовщика Василия Малахова. Старовояжные гости зашли в избу, Ульяна с Феклой стали накрывать стол. Малахов перекрестился на образа, скинул камлею и парку, сел на лавку, расправляя пальцами поседевший волос и сивую бороду.

— Однако мы с тобой не помолодели, — с грустью заметил Филипп.

— Это так! — вздохнул Малахов, глядя на него, и кивнул на тоболяков: — Давно ли юнцами были? Матерые мужики. — Помолчал, разглядывая нехитрое убранство дома, спросил вдруг:

— Возле вас корабль не является в море?.. А у нас перед Покровом и после каждую неделю являлся, дрейфовал вдали от берега. На фрегат похож. Паруса спущены. А чей, не разглядеть… На Александровском мысу нашли часть фальшборта. Плотник посмотрел, узнал свою работу с «Финикса», — Малахов поглядывал на тоболяков и на Филиппа с таким видом, будто хотел услышать ответ на свои домыслы: про «Финикс» говорили все и беспрестанно. — У вас-то какие новости? — спросил, опуская голову.

— А какие у нас новости?! — зевнул, крестя бороду, Филипп. — Корма скотине задал, навоз вычистил, коров подоил сиди, ремонтируй байдары к промыслам. И так каждый день.

— Хорошо живете, — грустно улыбнулся передовщик.

Гости переночевали, а утром ушли на веслах в Павловскую бухту. С ними уплыли на сход Сысой и Василий. Возле батареи «Ростислав» поднял весла и салютовал флагу из ружей.

— Что нового, пушкари? — задрав бороду, крикнул на скалу Малахов.

К воде спустился Чертовицын в добротной урильей парке поверх старенького сюртука, в сапогах из сивучьих горл.

— «Финикс» не приходил! — виновато развел руками. Видно, всякий прибывший в бухту первым делом спрашивал об этом. — Поторочин с Баламутовым тоже не вернулись. А Кусков вчера только прибыл с Нучека…

Тут такое дело: Бакадорова запугали, от власти отстранили, правит нами теперь консилиум.

— Что за хреновина? — спросили с «Ростислава».

— Монахи, штурмана, чиновные, безносый приказчик, толмач и несколько промышленных объявили себя народной властью, постановили до транспорта все работы прекратить, в караул ходить всем по очереди… Кусков вернулся, поди уже война в крепости, я туда не хожу, здесь ночую.

Гребцы с куттера опустили весла на воду. Малахов спросил Чертовицына:

— Судно в дрейфе не видали?

— Как не видать? Часто является, — будто о пустячном и ничтожном ответил отставной прапорщик. — Морок это! Перекрестишь — пропадет. Не к добру, должно быть, — печально взглянул на старых друзей.