Заморская Русь

В те поры среди кадьяков были непрестанные войны. Одно селение воевало с другим, родственники друг на друга нападали, мужчин убивали, женщин и детей брали в плен… Шелихов хотел их главного тойона наказать за то, что его люди не хотят работать на нас. А он говорил: «Я смерти не боюсь, хочешь проверить — ударь копьем в сердце, но не позорь побоями!» Тут Гришка и смекнул, чем их пугать. Потом тот же тойон сказал ему. «При косяках мой народ не убивает друг друга. Это мне нравится. Не хочется, чтобы не стало кадьяков!» Гришка некоторых из них крестил, оказывал им почтение и помощь, детей брал в школы, для их и для своей пользы. Чудеса показывал: на ночь выставлял лампу Кулибина, а кадьяки думали — солнце крадет… Захочет, и не выпустит утром. Так, одних лаская, других наказывая, разделил всех. Крещеные стали презирать диких сородичей, а те — их Потом кенайцы тойона Шуяха напали на Афогнак, он послал туда тридцать русских стрелков, алеутов и кадьяков, выбил колошей с острова.

После него и Сомойлов с Деларовым, и Коломин с Коноваловым, и Баранов, — все по его научению, как по-писаному, приводили диких к повиновению.

Шелихов же прожил здесь два года и стал собираться в Охотск по своим делам, оставив вместо себя Сомойлова-старшего. Как раз двадцать второго мая 1786 года вышел отсюда на «Трех Святителях» и в двух милях от острова встретил идущий к Кадьяку «Святой Михаил»…

В Разбитовском селении, где, по догадкам Сапожникова, жил китобой, промышленные остановились и снова стали гоняться за китами. Сысой был легче своих спутников на ноги и стрелял коз. Однажды на небольшом острове он увидел со скалы, как кадьяк выполз из-под камней и заложил за собой вход.

Едва тот уплыл на каяке, Сысой подобрался к замеченному месту, откинул камни и оказался в пещере, набитой трупами. От иных остались черные кости, другие были вздуты и смердили. У входа лежала горка свежей рыбы, которую принес кадьяк для «корма» мертвым.

Не в силах терпеть вонь, Сысой выскочил из тайника и заложил вход как было. Филипп обрадовался, узнав, кто хозяин мертвецов и пошел разговаривать с ним, известным колдуном, по прозвищу Калпак. К вечеру он вернулся, сказав, что убедил колдуна добыть кита. Его сородичи, как только поняли, что «косяки» знают, кто «прокормщик», так перестали о нем молчать, рассказали, что Калпак получил покойников в наследство от отца, а тот от деда.

Все они собирали человечий жир с гниющих трупов, мазали им наконечники стрел.

Колдун, которого сородичи побаивались и сторонились, никого с собой на промысел не взял. Привязав к байдарке связку гарпунов длиной в десять футов, к концам которых были привязаны пальцы, уши и другие человечьи части, он поплыл на ветер. Удерживаясь в стороне от намеченной жертвы, весь день болтался на воде вдали от резвящегося кита, и только к вечеру оказался рядом, бросил гарпун и тут же стал грести к берегу, а раненый кит скрылся под водой.

Вскоре наступили сумерки. Ни с кем не разговаривая, колдун уединился в маленьком шалаше и сидел в нем на корточках три дня, изредка вздыхая как раненый кит. Сородичи сказали — это для того, чтобы кит спокойно умирал и был прибит к берегу. На четвертый день Калпак вышел из затворничества, искупался в студеной воде и закричал «Я — жив!». Потом поплыл к месту, где ранил кита, и нашел тушу возле берега. Это был небольшой кит — тридцати пяти футов от хвоста до рта. После полагавшихся плясок, добытчик вырезал ножом то место, где застрял наконечник гарпуна, и бросил его воронам. Тушу стали разделывать. Калпак указывал, кому какие куски взять и что отделить для Компании.

Загрузив байдары мясом и жиром, в сопровождении нескольких знакомых партовщиков, служащие прибыли в Павловскую крепость и сдали добычу Кускову. Сысой с Филиппом, не теряя времени, пошли домой через гору.

Через неделю к Чиниакскому заливу подошла сельдь. Жители острова были спасены от голода. По заливу носились байдары, черпали и черпали из серебристого от рыбы моря, варили, солили, пекли, складывали на берегу копнами. Из казарм выползли больные, в селение вернулись отощавшие собаки. Разжиревшие вороны и чайки с важным видом расхаживали под ногами людей, не уступая дорогу.

На Сорок мучеников в Павловскую бухту вошла компанейская галера.

Двое стрелков, подхватив под руки и свели на причал Баранова. Его скрутили боли в пояснице. Доклад Кускова правитель слушал полулежа среди одеял и подушек в своей крепостной избенке, где жила крещеная индеанка с двумя прижитыми от него детьми. Принарядившись в длиннополое барское платье, она накрывала стол, раздувала огонь в печи.

Робко светило солнце, часто скрываясь за ползущими с востока облаками.

Сорок жаворонков натужно несли весну на крыльях. Но приползла брюхатая, черная туча, накрыла остров мокрым боком и погасли зайчики, блиставшие на меди котла. Жуткий рев раздался из полуземлянки правителя. Наружу выскочил простоволосый Кусков, черпнул бобровой шапкой грязи из лужи и кинулся обратно.

— А-а-а! Сука колченогая! А-а-а! Стерва лупоглазая! — кричал больной правитель.