Заморская Русь

— Мы с Гришкой посмотрим, что они приготовили, — сказал полушепотом.

— Вы тут сидите тихо. Баб дальше, чем на пять шагов не отпускать. Лучше пусть подол на голову задирают от стыда, чем еще раз отбивать из плена.

Тоболяки при топорах и пистолетах сошли на берег следом за Коноваловым и Кусковым. В виду байдары стали присматривать лаги, пригодные для дела. Сысой нагнулся за жердью — Васька схватил его за плечо и замер, вытянув шею. Земляк выпрямился, водя головой. Раздался приглушенный хрип, потом сдавленный крик. Тоболяки кинулись по следу ушедших, прикрывая друг друга. Двигались по-тунгусски, прячась после небольших перебежек и осматриваясь. Через полсотни шагов увидели лежавшего ничком Коновалова. Шестеро дикарей облепили хрипящего Кускова, распятого спиной к дереву. Сысой метнул топор, распластав одному голову. Васильев завалил двоих топором и ножом. Сысой метнул нож, выхватил пистолет. Двое бросились за камни. Кусков с окровавленным лицом сполз по дереву и уронил голову на грудь.

Васька, выдернув нож и топор из живых еще тел, добил их обухом и подхватил передовщика. Сысой водя, стволом, озирался, ожидая нападения.

Отступил спиной к дереву, обернулся. Волосы на окровавленной голове Кускова как-то странно топорщились, а он с серым лицом вращал дурными глазами.

— Веди его! — кивнул Василий, взвалил на руки Григория с топором вонзившимся между лопаток. Через минуту из кустов выскочил Прохор с тесаком на фузее. Замычал, заскрипел зубами, увидев торчащий из тела друга черенок топора, его, прошкиными руками, выстроганный. Попеременно, прикрываясь, они с Василием понесли Коновалова. Лукин с пистолетом и фузеей проскочил мимо, не взглянув на раненых. Встал за дерево, ожидая погони, скомандовал:

— Все в байдару!

Бабы тихо заголосили. Коновалова уложили лицом вниз на подстилку, где недавно спали двое. Кускова положили рядом.

— Может, прирастет еще! — виновато бубнил Василий, глядя на стонущую Катьку. Только сейчас разглядел, что ото лба к темени у передовщика ошкурена голова. Лукин без суеты загнал всех в байдару и оттолкнул ее от берега. Мужчины разобрали весла, Катьку оторвали от раненого, сунули в руки ружье.

— Ну, бабенки, вам стрелять!

Они увидели ловушку, когда до нее оставалось шагов тридцать. Под водопадом, в середине течения, вращали заостренными сучьями в аршин длиной связанные между собой бревна. Заплот выгибался дугой по течению.

Дикие, увидев, что байдара не пошла к берегу, выскочили из укрытия и с хохотом ждали развязки.

— Плыви! — крикнул Лукин Васильеву. Тот сбросил парку, нырнул вниз головой. Три мужчины и две женщины изо всех сил налегли на весла, удерживая лодку против течения, но неодолимая сила влекла ее к перепаду воды между вылезшими скалами. Голова Васильева все больше отдалялась от носа лодки.

Дикие не сразу поняли, почему стрелок оказался за бортом, лишь когда он вынырнул из бурунов с ножом в зубах, ухватился за бревно и стал резать связку из жил и кожи, завыли, стали метать стрелы и стрелять. Но заплот уже раздвигало течением, и в распахивающиеся ворота устремилась байдара.

Людей в лодке тряхнуло. Волна захлестнула борта. С байдары дали залп.

— Ну, бабыньки, гребите изо всех сел, чтобы корму не занесло! — прокричал Лукин. — Навались!

Байдара пронеслась мимо высыпавших на берег индейцев. Два копья на излете пробили борт. Ульяна зажала пробоину рукой, на вторую села Катька, выстрелила из пистолета по бегущим вдоль берега. Рядом с бортом мелькнула голова Васильева. Он уцепился за корму, боясь перевернуть лодку, в следующий миг затишья мокрым кулем перевалился в нее и сразу схватился за весло. С байдары дали еще один залп, и она оторвалась от преследователей.

Через полчаса на спокойной воде беглецы подгребли к песчаной отмели, откуда на выстрел просматривался каждый камень.

Григорий, еще живой, едва не захлебнувшийся, хрипло дышал, бессильно задирал подбородок, отплевываясь водой и кровью. Лукин заглянул ему в глаза и смутился, увидев блеск иной жизни.

— Что у меня в спине? — прохрипел Коновалов. — Выньте, Бога ради!

— Нельзя, Гришенька! — ласково сказал Лукин, вытаскивая из карманов кедровый крестик и образок Спаса. Расстелил платок, поставил на него коробочку, зажег огарок свечи, прикрывая ладонями колышущееся на ветру пламя. Обернулся к Васильеву:

— Зачерпни водицы!

Тот набрал холодной, бегущей из-подо льдов воды Медной реки. Лукин черпнул ложкой, достал половинку иссохшей просвиры, выпеченной постарому с восьмиконечным крестом, отколупнул сухарик и с молитвой опустил в ложку. Сысой с Ульяной сели против ветра, прикрывая мечущийся огонек свечи, чтобы не дать погаснуть до времени.

— В нашей вере, Гришенька, без исповеди не причащают, — сказал Лукин. — Нет церкви и священника — ты другу покайся, и простит Бог.

Вымученная улыбка мелькнула в мокрой бороде Коновалова:

— Грехов-то много, все не припомню, — прохрипел.

— Бог милостив, Гришенька, ты за друга в бою душу положил…