Замуж за барристера

Напряженная, побледневшая, Элизабет обернулась, сжимая в руках порвавшуюся цепочку. На той висела вытершаяся монетка с отверстием посередине.

У Энтони душа опустилась в ботинки.

— Я сняла это с луки седла, — непонимающе пробормотала Элизабет. — Это ваше, Энтони? Она может быть только вашей. Откуда?.. Откуда вы ее взяли?!..

Голос ее зазвенел, и Энтони слишком хорошо понимал причину. Эта монетка когда-то висела на шее юной Лиз, и, кажется, мисс Уивер могла сделать лишь одно предположение, каким образом та досталась воришке Энтони.

Сердце остановилось где-то посередине стука. Энтони поймал пронзительный взгляд темных глаз.

— Это не то, что вы думаете! — срывающимся голосом проговорил он и сделал шаг к ней, но Элизабет вдруг вскрикнула, прижала руку к груди и отвернулась, глядя на лежавшую в ладони монетку и не оставляя Энтони ни малейшего шанса.

Mio Dio, рег che cosa4?!

Поманил счастьем, дал его вкусить, чтобы потом бросить в пропасть? Что он скажет, если Лиз сама не помнит? Как уверит ее, что не крал эту монету, а получил в дар от своего ангела и с тех пор хранил на груди, не снимая и черпая от нее силы? Очевидно, из-за тряски цепочка выскочила наружу и порвалась при падении, оставшись у Везувия. Энтони ни за что не хотел бы расстаться с этим оберегом. Но потерять из-за него Элизабет…

— Лиз, пожалуйста, позвольте мне все объяснить!..

Не было в его жизни длиннее и страшнее секунды, чем та, пока мисс Уивер оборачивалась. Кажется, ее хватило, чтобы Энтони трижды обрел и снова потерял надежду. И все же он решительно шагнул вперед, намереваясь заставить Элизабет выслушать себя.

И в следующее мгновение уже сжимал ее в объятиях — взволнованную, напуганную, первой бросившуюся ему навстречу.

— Какое счастье, что я тогда успела! — забормотала она. — Какое счастье, что вы тогда поправились, Энтони!

Вспомнила!

Его обожгло стыдом, но он только крепче сжал руки. Да, поводов для гордости в их первую встречу у Энтони не было, и, рассказав о ней сам, он нашел бы способ выпустить пару особенно непривлекательных моментов. Но раз уж Элизабет приняла и их, ему больше нечего было желать. Лишь попытаться утешить ее, кажется, переживающую за него так, словно и спустя пятнадцать лет ему могла грозить опасность.

— Как я мог не поправиться, если вы на меня рассчитывали? — чуть натянуто улыбнулся он: все-таки предыдущие волнения не хотели отпускать так просто. — Вы всегда были моим ангелом, Элизабет, и я не устаю благодарить судьбу за то, что она подарила мне вас!

Элизабет с трудом приходила в себя в его объятиях. Вот же он: живой, здоровый, сильный, совсем не похожий на того замученного мальчишку, которого она увидела в шесть лет за сухими зарослями Кловерхилла распластанным на дровяных козлах с изодранной в клочья спиной. И только тот же самый взгляд голубых глаз наконец позволил Элизабет вспомнить столь далекий страшный день.

Они с папой и мамой гуляли тогда по Квантокским холмам, успевая насладиться последним летним теплом, и беззаботная Элизабет пряталась от родителей, не подозревая, чем закончатся ее шалости.

Какие высшие силы заставили ее протиснуться сквозь прутья кловерхилльской ограды и обогнуть сплетенные голые кусты, Элизабет не знала и теперь. Но за этой запущенностью ей открылась совершенно жуткая картина, вероятно, долго потом являвшаяся в кошмарах.

Отвратительный злой колдун с взлохмаченными волосами и в черных блестящих перчатках — почему-то Элизабет особенно четко вспомнила именно их — стегал кнутом привязанного к бревну мальчика, превращая его спину в какую-то кровавую кашу.

— Давай, мерзавец, пусть папаша услышит твой крик! — требовал колдун и оставлял новый рубец. — Пусть покрутится в гробу, прежде чем встретится со своим приблудышем на том свете! Ну! Кричи, я тебе говорю! Кричи, трактирное отродье! Я хочу!..

Почему мальчик не кричал и не плакал, а лишь закусывал губу так, что по его подбородку тоже текла кровь, Элизабет не знала. Сама она на этом месте залилась таким криком, что вспугнула местных птиц, остановила занесенную для нового удара руку мучителя и, кажется, призвала какие-то высшие силы себе на помощь.

Она сорвалась с места и встала между колдуном и едва дышавшим мальчиком.

— Я буду кричать! — заявила она, почему-то уверенная, что именно крик удовлетворит колдуна, и не испытывая ни толики страха. Его перекрыла жалость и незнакомая прежде ненависть. — Только не бейте больше! Ему же больно!

— Angelo custode… — на непонятном языке прошептал мальчик, и только сейчас Элизабет поняла, откуда взялись в ее памяти эти слова и что они означали.

На ее крик прибежали родители. Что они говорили Джорджу Риду, истязающему брата, Элизабет уже не помнила. Но вот на брошенное колдуном обвинение в воровстве ощетинилась:

— Он не мог воровать! У него глаза честные!

Ох, если бы она всегда верила своим же собственным словам — скольких бед удалось бы избежать. У Энтони Рида действительно были кристально честные глаза. Чистые. Голубые.

Любимые!..