Замуж за барристера

Истина обрушилась снежным комом, погреб под собой и ревность, и злость, и это самое изматывающее недоверие. И оставив только понимание, что он незаслуженно — в который раз! — обидел Элизабет, да еще без всякого на то основания и в тот момент, когда она особенно нуждалась в его поддержке. Оттолкнул, отвернулся, возведя на любимую поклеп и упиваясь им, будто важнее ничего и на свете-то не было. Поддался вечным своим страхам, не пожелав разобраться и увидеть то, что было очевидно с самого начала и что даже от Джозефа не укрылось с его весьма скептическим отношением к влюбленности старшего товарища.

Элизабет не представляла своей жизни вместе с Эшли Ходжем. Она отвергла его предложение в тот момент, когда считала Энтони женихом Ребекки и не могла доверять ему ни на йоту, в отличие от кузена, тогда еще не запятнавшего себя последующими мерзостями. Она отказала ему, не надеясь на счастье с другим, а поступив так согласно собственным ощущениям и желаниям. Она не полюбила Ходжа за многие годы, проведенные с ним под одной крышей, — по какой тогда причине Энтони решил, что какие-то несколько дней все изменят? Тем более теперь, когда Элизабет пообещала свою руку и сердце другому, — и какое право, дьявол его побери, Энтони имел сомневаться в честности мисс Уивер и крепости ее чувств?!

Он заставил себя доесть ужин, не чувствуя ни вкуса, ни аромата подаваемых блюд. Поблагодарил за компанию Джозефа, который теперь был его единственным сотрапезником, и с трудом дыша добрался до своей комнаты. Он привык решать собственные проблемы в одиночестве и не собирался отступать от этого правила, даже если в душе бушевал девятибалльный шторм и ледяные волны страха и раскаяния накрывали с головой и забирали последний воздух.

Сам виноват!

Да только это и было самым уничтожающим.

Сказать Элизабет в глаза, что она нашла себе другого героя, укорить ее прошлой ошибкой, обвинить в предательстве — как сильнее он мог ее оскорбить и обидеть? Уж лучше бы она в ответ дала ему пощечину — и то, наверное, было бы проще сейчас заставлять себя выныривать. Но Элизабет проявила поистине ангельское терпение, усмирив собственное уязвление и лишь напомнив ему о долге и его же уверениях в крепости собственных чувств. Могла ли она теперь верить поддавшемуся ревности жениху? Захочет ли она связать свою жизнь с человеком, не только не способным обуздать столь неприличное чувство, но и сомневающимся в своей избраннице? Если даже Джозеф сделал именно такой вывод, разглядит ли Элизабет за его действиями иное? Этот неистребимый страх однажды потерять ее, потому что его ангел заслуживает куда больше, чем незаконнорожденный полукровка, не умеющий управлять своими эмоциями и позволяющий себе слишком много вольностей, в очередной раз сыграл с ним злую шутку.

Нет, Энтони не хотел думать о том, что будет, если Элизабет не простит и разорвет помолвку. Понимал, что это единственное, чего он заслуживал, но точно так же знал, что, вернув обручальное кольцо, Элизабет взамен навсегда заберет у него надежду на счастье. А он уже так ясно почувствовал, что это такое, что не представлял нового дня без верного предчувствия близкого блаженства и

уверенности в собственной избранности. Элизабет подарила ему это потрясающее, никогда ранее не испытываемое ощущение, забыв обо всех его изъянах и не обращая внимания на многочисленные недостатки, а чем ей за это отплатил Энтони Рид?

Pazzo!

Asino*!

Отелло недоделанный!

Впрочем, что толку маяться? Никакие угрызения совести, никакое самоуничижение не способно было снять с него вину или хоть сколько-нибудь приблизить решение проблемы, в которую его завела собственная слабость. Был ли у него хоть один шанс заслужить прощение Элизабет? Не это холодно-показное со взглядом мимо оступившегося жениха и дежурным «не стоит беспокоиться». А искреннее, настоящее, чтобы вновь увидеть любовь и нежность в глазах своего ангела, чтобы избавить ее даже от самых крошечных переживаний, чтобы вернуть ей прежнее лукавство и непосредственность, которые так ей шли и, кажется, позволяли чувствовать себя действительно счастливой?

Какие слова придумать, чтобы достучаться до ее сердца — еще несколько часов назад открытого ему, а сейчас, вне всяких сомнений, вновь захлопнувшееся под тяжестью его обвинений? И хватило же дурости!..

Энтони взялся за голову, ненавидя себя и за то, что сделал, и за то, что вместо поисков решения снова и снова зарывался в самоуничижение. Словно боем церковного колокола внутри звенела лишь одна мысль: не достоин. Не достоин. Не достоин! Не воспользовался даром, не оценил божественной щедрости, не уберег такое хрупкое и такое нужное счастье! Как просить о новом шансе? Как теперь надеяться на него? Как вообще заставить себя поверить в то, что жизнь не кончилась? И не кончится, покуда он не отчаялся и на сдался на волю собственных демонов. Те обожали упиваться трусостью и слабостью, и в последнее время Энтони щедро подкармливал их, смертельно боясь что-нибудь испортить и все потерять.