Записки. 1875–1917

Оглядевшись в Минске, я отправился в Барановичи представиться Главнокомандующему фронтом Эверту. Первое мое впечатление о нем было скорее неблагоприятное, благодаря некоторой внешней грубости, позднее, однако, я научился и ценить, и уважать его. Человек безусловно порядочный, умный и работящий, он любил военное дело и знал его. Быть может, он стоял несколько далеко от жизни войск и условий их работы, и судил о боевых событиях больше по донесениям, не видя самих боев, но я не знаю, как он мог бы на его посту ближе непосредственно подойти к боевой обстановке. Воля у него была, и требовать он умел, но у него было слишком развито — не знаю качество или недостаток — мнение о необходимости давать подчиненным проявлять свою инициативу. Говорили мне, что того же взгляда держался и вел. князь Николай Николаевич, и часто очень пассивно относился к бездеятельности его подчиненных. Что касается до Эверта, то дабы не стеснять инициатив командующих армиями, Эверт на моих глазах не вмешивался в распоряжения командующих армиями — на Нароче в марте 1915 г. и у Барановичей в июне того же года распоряжения, которые он, по словам Лебедева, признавал неудачными и мог еще изменить. Но об этом я скажу подробнее дальше, пока же повторю, что в лице Эверта я встретил одного из крупнейших наших военных 1-й Войны. На него очень нападали за то, что он не поддержал Брусиловское наступление, якобы из зависти, но я глубоко убежден, что этого чувства у него, безусловно, не было.

В тот раз разговор наш был довольно кратким, речь шла, главным образом, о беженцах, которыми были заполнены и Барановичи и все окрестности его. Часть их ожидала здесь посадки, часть проходила мимо на своих подводах. При отходе войскам было приказано гнать перед собой в тыл все население (приказ об этом я нигде не видел, а иные оспаривали его существование) и жечь все жилье, будь то помещичьи усадьбы или крестьянские дворы и деревни. По дороге часть крестьянского скота гибла, если не уничтожалась войсками, часть продавалась перед посадкой в поезд. Вполне понятно, что при массовом его предложении и малом количестве покупателей цены невероятно упали и, например, Пуришкевич покупал для своих отрядов лошадей по цене не выше 25 р., что вызвало негодование Эверта, сравнивавшего это с ростовщичеством. Среди беженцев начали развиваться заболевания, особенно холерой, ибо питание их было очень неудовлетворительно, далеко не всегда на питательных пунктах. Среди беженцев началась усиленная смертность, и около шоссе и всех беженских бивуаков начали появляться ряды крестов. Отправляли беженцев и в вагонах, и на платформах, сидели они и на крышах вагонов, и на буферах (картина тогда еще сравнительно новая). Эверт, видя все это, очень просил меня обратить внимание на оборудование всех путей отхода беженцев сетью питательных и медицинских пунктов.

Побывал я в Барановичах и у начальника штаба фронта генерала А. А. Гулевича, о котором я уже упоминал выше. Нашел я его в довольно унылом настроении. За несколько дней до этого при вступлении в должность, Эверт заявил ему, что, признавая его талантливость и знания, он сомневается, однако, чтобы они могли работать вместе, ибо у Гулевича слишком сказывается в работе его индивидуальность, а ему, Эверту, необходим, главным образом, исполнитель его указаний. На это Гулевич ему возразил, что именно, как исполнителя Эверт его не знает и посему он просит его испробовать, на что Эверт пока и согласился. Во всяком случае, положение Гулевича оставалось очень неопределенным.