Записки арбатской старухи

Мама, а потом и я, подружились с сестрами Игнатовыми — Натальей и Татьяной. Наталья Ильинична отдыхала в Болшеве, а Татьяна Ильинична ее там навещала. Они были значительно старше мамы. Т. И. носила фамилию Коншина — по мужу. Муж ее был крупным московским мануфактурщиком, его семье принадлежал особняк, в котором сейчас находится Московский Дом Ученых. Н. И. не была замужем, ее близким другом был профессор консерватории А. Б. Гольденвейзер, известный пианист и друг Л. Н. Толстого. Он навещал ее в санатории и засыпал цветами. Обе сестры работали в издательстве Академии Наук. Н. И. была литературным редактором и в основном занималась мемуарами, а Т. И., знавшая 12 языков, была переводчиком. В то время она переводила труды Палласа. Ко мне она обращалась за уточнением некоторых названий растений и животных, поэтому мы с ней чаще общались.

Т. И. рассказывала свою одиссею во время революции. Ее муж был расстрелян, а ее посадили в Бутырку, как социально чуждый элемент. Но на ее счастье вышел декрет о ликвидации безграмотности, а в Бутырке большинство солдат были неграмотны. Т. И. попросили давать уроки охранникам, за это ей давали буханку хлеба, а потом освободили. Сестры жили вместе в коммуналке, в маленькой комнате, представлявшей кусок отгороженного коридора. Там стояли 2 кроватки, разделенные тумбочкой, и у двери — стол и два стула, одежда висела на гвоздиках.

У Н. И. вскоре обнаружили онкологическое заболевание крови. Она лежала в больнице, где мы ее навещали. Н. И. очень мужественно держалась и сохраняла остроумие и осанку. Она умерла в 1958 г. На ее похоронах было много представителей музыкального мира во главе с А. Б. Гольденвейзером. К моему удивлению, приехала и А. А. Ахматова, которую почтительно сопровождал И. Эренбург. А. Ахматова не говорила на панихиде, она присоединилась к группе родственников. Потом я узнала, что сестры дружили с Ахматовой (но старались не упоминать об этом). Встречаться им было практически негде: у них тесно, у Ардовых — шумно. Когда она бывала в Москве, сестры заказывали такси на целый день, забирали А. А. и уезжали за город, а к вечеру возвращались.

Болшево подарило мне еще одну дружбу с дамой маминого поколения. Это была Надежда Григорьевна Фесенкова, сестра известного академика В. Г. Фесенкова, астрофизика. Н. Г. по специальности была химиком, но душа ее принадлежала музыке. В ее детстве в их доме составился домашний оркестр, в котором она играла на альте. Родители, братья и сестры были очень музыкальны, но музыка осталась для всех лишь любовью. Н. Г. жила на Большой Никитской почти напротив консерватории, где бывала почти ежедневно (билеты в консерваторию стоили тогда очень дешево). При участии Н. Г. я попадала на лучшие концерты того времени и прослушала почти весь первый конкурс Чайковского в 1958 г. Н. Г. очень любила Д. Ойстраха, не пропускала ни одного его выступления, но относилась к нему ревниво и ревностно. Иногда говорила: «Додик вчера играл вполсилы, он зазнался».

Именно от Н. Г. я услышала словосочетание «арбатские старухи», к которым она себя причисляла. Они задавали тон в консерватории, и их мнение определяло успех или неуспех исполнителя и даже правила поведения. Однажды я была свидетелем одного необычного случая. В Москву приехал Вилли Ферреро, знаменитый тогда дирижер, который начал дирижерскую деятельность еще мальчиком в коротких штанишках. В мое время это уже был солидный человек в расцвете сил, очень импозантный и с всемирной известностью. Зал затих, дирижер взмахнул палочкой и… опустил ее. Стояла мертвая тишина, в которой послышался издалека стук каблучков, кто-то опоздал. Каблучки замерли, но Ферреро ждал. Во всеобщей тишине — снова стук каблучков, уже близко, капельдинерша вталкивает опоздавшую девицу в боковую дверь на ближайшее место. И тогда раздался хорошо поставленный женский голос на весь зал: «Как Вам не стыдно, мадемуазель, сам Вилли Ферреро ждет Вас!». Снова гробовая тишина. Ферреро поднял палочку, и концерт начался.

Другой случай был связан с популярным пианистом Наумом Штаркманом. Он должен был давать концерт, программа которого была объявлена заранее. На концерте его долго ожидали, но он не появился. В этот день он был арестован (кажется из-за того, что он — гей, тогда это преследовалось). Объявили, что он заболел, и вместо него будет играть Л. Берман ту же программу. Половина партера встала и ушла: нельзя играть чужую программу, когда человек в беде. Я тоже ушла, неудобно было оставаться.