Записки арбатской старухи

Наконец шеф сформулировал задачу на ближайшую пятилетку: «Разрез от Черного до Белого моря». Этот афоризм подразумевал сравнительные исследования почвенного населения в ряду почв от Причерноморья до северной тайги. Задача казалась тогда трудно выполнимой, но мы ее решили в последующие несколько лет. Ее этапы — степи Ставрополья — Курская лесостепь — широколиственные леса Тульских засек — Архангельская северная тайга.

Но М. С. решил продлить этот сравнительный ряд до северного побережья Кольского полуострова. Кто бы мог подумать, что именно мне придется «закрывать» этот разрез на берегу Баренцева моря. Шеф должен был ехать вместе со мной, но не смог, и я была горда, что получила самостоятельное задание.

Путешествие началось от Мурманска, из которого нужно было плыть на пароходе вдоль северного побережья Кольского полуострова до Дальних Зеленцов. Мурманск оказался именно таким, как его описывал любимый мой поэт К. Симонов:

В домотканом, деревянном городке,
Где гармоникой по улицам мостки,
Где мы с летчиком, сойдясь накоротке,
Пили спирт от непогоды и тоски;
Где, как черный хвост кошачий, не к добру
Прямо в небо дым из печи над трубой,
Где всю ночь скрипучий флюгер на ветру
С петушиным криком крутит домовой,
Где с утра ветра, а к вечеру дожди,
Где и солнца-то не видно из-за туч,
Где, куда ты ни поедешь, так и жди —
На распутье встретишь камень бел-горюч, —
В этом городе…

Из этого города уплыла я на тральщике, наскоро превращенном в пассажирский пароход, и через сутки высадилась на лодку в Дальнезеленецкой бухте, куда большие суда пристать не могли. Здесь был рыбачий поселок, с которым соседствовал академический морской институт, где проводились гидробиологические исследования морей западного сектора Арктики. А мне нужно было выявить переход между населением почвы и морским населением грунта и работать на границе настоящих почв и супралиторали, заливаемой во время приливов.

Европейский север, сформировавшейся на Скандинавской материковой плите, необычайно красив сочетанием каменных глыб и разноцветных мхов, ягодников и зарослей карликовой березы. В отличие от Сахалина, природа на земле здесь не пугает болотной трясиной и штормовыми ветрами, а располагает к покою и созерцанию.

В Зеленцах было много приезжих из разных городов, которые собирали материал. Все жили в общежитии, питались в столовой, вечером пили чай в своих комнатах небольшими компаниями. Я была единственная, кто работал на суше, поэтому была несколько в стороне. Все обсуждали, позволит ли ветер выйти в море за материалом, пойдет ли СРТ или лодка, если лодка, то кого возьмут. Меня все это не касалось, я работала при любом ветре, закладывая профили на берегу губы Ярнышной, самого красивого места в этих краях, богатого глубоководным морским зверьем (морские звезды, морские ежи, крабы, офиуры и пр.). Работу я сделала и потом опубликовала большую статью.

В Зеленцах я встретила Таню Платонову из Зоологического института в Ленинграде, с которой мы подружились и потом останавливались друг у друга, она — в Москве, я — в Питере. Таня была специалистом по морским нематодам, одним из ведущих систематиков по этой группе. Она много ездила и участвовала в далеких морских экспедициях на научных судах. Таня — типичная петербурженка с глубокими интеллигентскими корнями. Она была блокадница, ее вместе с мамой вывезли по дороге жизни из города, и они выжили.

Мы с Таней сошлись в Дальних Зеленцах на общей любви к работам Чурлёниса, который стал популярным после выставки его картин. По вечерам мы с ней сидели на берегу моря и, глядя на меняющиеся оттенки воды и неба, сравнивали их с мотивами Чурлёниса. Все было очень похоже, как будто он писал с натуры в Зеленцах. Мы пробыли там август и сентябрь. В августе были еще остатки белых ночей, потом день стал быстро укорачиваться, и в конце моего пребывания удалось увидеть даже северное сияние. Оно было не цветным, как зимой, но белые столбы светили в небесной вышине, и казалось, что стоишь не на земле, а где-то в космосе.