Записки арбатской старухи

В Герлитце я проводила свободное время с сотрудницей Дунгера Гизелой, которая увлекалась искусством Ренессанса. Герлитц как раз представлял хороший образец архитектуры, переходной от готики к ренессансу. Городок старинный, хорошо сохранившийся во время войн, мало кому нужный, т. к. там нет никаких привлекательных ресурсов, и мало кому доступный, т. к. окружен болотами. Гизела водила меня по городу, как по музею, и эти экскурсии были очень интересны.

Мы с ней и с ее другом ездили и по окрестным городкам. В Баутцене, средневековом городе, знаменитом своей старинной готической кирхой и алтарем, вырезанным из мрамора, у нас было небольшое приключение. Пастор в сутане сразу понял, что мы — туристы и спросил, что привело нас в кирху. Когда он узнал, что я — из России, он по-русски сказал: «Сударыня, я счастлив приветствовать Вас…». А потом он пригласил нас в служебную комнату и рассказал свою историю. Он воевал в первую мировую войну, попал в плен и сидел в лагере под Саратовом. После революции пленных выпустили, и они возвращались домой пешком. По дороге останавливались, нанимались на крестьянскую работу за еду и ночлег в деревнях, где мужики воевали на Гражданской войне. Вернувшись домой, он познакомился с русским из Саратова, который был в плену в Германии и остался там, потому что его жена вышла за другого. Русский был художником и зарабатывал своим ремеслом. Они подружились и решили принять духовный сан, русский — в православной общине Германии, а немец — в католической. Русский сделал большую карьеру и стал митрополитом. Наш знакомый показал нам его парадную фотографию в митрополичьем облачении с дружеским посвящением на немецком языке. Когда мы уходили, пастор снова перешел на русский. Он сказал мне: «Душенька, будьте счастливы!».

Моя научная работа спорилась, с Дунгером и его женой сложились дружеские отношения, и я бывала неоднократно в их доме. У них было две маленькие дочки, с которыми я играла в прятки и, к удивлению своему, обнаружила, что у них такие же считалки, как у нас: «Эне бене рес, квинтер минтер жес, эне бене раба, квинтер минтер жаба» и так далее. Это — у нас. А у них начало то же, но конец другой: «…квинтер минтер фрош» (Frosch = лягушка). Считалка, наверное, пришла из Германии в Россию.

Вторую часть своей работы я заканчивала уже дома и доложила ее на Обществе почвоведов, в члены которого была принята. Ну а дальше предстояла масса работы, и я была полна энтузиазмом работать на европейском уровне.

В 1967 г. умерла бабушка Таля [Наталья]. Она хворала уже несколько лет, с трудом ходила, но сохраняла ясность ума и доброжелательность. Бабушка лежала в больнице, но казалось, что опасности не было. Поэтому ее уход был неожиданным и тяжело воспринимался всеми детьми. В этот момент как раз все были в Москве, но все, кроме Лени, отдыхали на дачах. Лене позвонили из больницы, и он примчался с печальным известием к маме в Кратово в 6 час. утра. Мы поехали в город, и все собрались у нас решать вопрос, что делать дальше. У нас было место на Даниловском кладбище, где был похоронен дед Роман. Место недалеко от церкви Св. Духа со стороны алтаря выхлопотала для деда бабушка Таня. Но наши старшие не давали себе труда навещать могилу отца. За могилой следила бабушка Таня, а ее уже давно не было на свете. Там не было памятника, и мама и д. Аркаша не были уверены, что сразу найдут наше место. Поэтому бабушку решили хоронить на новом месте — на Химкинском кладбище. После похорон мама так переживала, что я боялась за ее рассудок. Осенью мама с д. Аркашей поехали на Даниловское кладбище, отыскали могилу деда с хилым покосившимся крестом и поставили памятник. А теперь дед — снова в лоне своей семьи.

60-е годы — это время оттепели во всем — в политике, в человеческих отношениях, в искусстве, в манере поведения. Окно в мир открылось, к нам хлынуло современное искусство и литература, и у нас расцвели собственные цветы поэзии и прозы, и кинематографии, и театрального искусства. Мы разрывались между итальянским неореализмом и вечерами поэзии в Политехническом музее, между Полом Скофилдом и Таганкой, между бардовскими концертами и выступлениями лауреатов конкурса Чайковского. Мы читали журналы «Новый мир» и «Иностранку» и открывали все новые имена.

В этот период я увлекалась теннисом и играла в спортивном клубе Академии Наук. Клуб арендовал летние корты в Лужниках и закрытые — в каком-то заводском клубе. У нас в институте собралась теннисная группа, и мы летом играли регулярно, предпочитая корты в Институте физических проблем Капицы, куда нас пускали беспрепятственно. Это было близко от нашего института и очень удобно. Хотелось все успеть, и никогда больше я не жила такой напряженной и полнокровной жизнью, в которой радость узнавания нового перевешивала заботы и неурядицы, которые, конечно, были.

Пути-дороги и друзья