Записки арбатской старухи

Поезд перевели на городскую окружную железную дорогу. Состав остановился недалеко от шоссе, ведущего прямо на территорию института, находившегося на окраине Москвы в районе Щукинского поля. Здесь не было станции или даже платформы, и лошадей выводили из вагонов по деревянным мосткам прямо на землю. Все сотрудники и мама ушли на разгрузку, а мы, дети, сидели у дверей нашей обжитой теплушки и ждали, когда придет наша очередь. В Москве этот день был пасмурным, дождь то принимался капать, то прекращался. Кустики пыльной травы у железнодорожной насыпи были мокрые. Никому не хотелось играть и бегать. Мы молча смотрели на дома, стоящие неподалеку, настоящие городские дома в несколько этажей, от которых мы отвыкли за два длинных детских года.

Последнюю партию лошадей увезли в специальных грузовиках. Пришла и наша очередь. К составу подали машины для багажа и людей. Большинство наших спутников жили около института в домах для сотрудников, построенных перед войной. Они спешили скорее под родную крышу. Мы с мамой тоже ехали этими машинами, чтобы оставить наши вещи в институте и добираться домой налегке. Окраина Москвы, где мы оказались, не вызывала у меня никаких ассоциаций с моим родным городом. Здесь все было похоже на маленький поселок. Было тоскливо, что идет дождь, что вокруг чужие люди радуются и говорят:

— Вот еще поворот, а потом направо, и третий дом — наш.

А где нее был мой дом? И был ли? Там, в эвакуации, мы знали, что наш дом цел, но в квартире живет чужой человек, жилица-студентка, которую поселил наш папа перед отъездом на фронт. Папа считал, что жилица присмотрит за квартирой и вещами. Но маме это не нравилось, и Пае, которая оставалась в Москве, тоже не нравилось. Пая писала, что навещает нашу квартиру по дороге с работы. Когда я сидела у дверей теплушки, у меня появился страх, что, пока мы ехали так долго, наш дом могло разрушить случайной бомбежкой, или он мог сгореть от пожара.

Мы устроили наш багаж на институтском складе, и нас пригласили к себе наши спутники, семья, ехавшая с нами в одном вагоне. Они предложили остановиться у них, пока мы выясним, что с нашей квартирой. Мы пошли с ними. В этой семье было два мальчика младше меня. Они бежали к своему дому, радостными воплями встречая знакомые предметы. Хозяева открыли квартиру, и мальчишки ринулись к своим игрушкам. Взрослые были растроганы встречей с домом, ведь это было возвращение из другой жизни. Мы почувствовали себя лишними и сразу же собрались ехать на Арбат, хотя нас уговаривали отдохнуть или хотя бы поесть.

Но у мамы и у меня не было желания далее откладывать встречу с домом, и мы ушли. По дороге мама грустно сказала, что, наверное, мы «поцелуем замок» и вернемся ни с чем. Я вспомнила, что, когда мы уезжали на дачу, то на дверь квартиры вешали дополнительный висячий замок. Мы вошли в метро на станции Сокол. Около контролера скопилось несколько человек, и сразу же почувствовался спешный городской ритм жизни. Вагоны метро были бежевые, как до войны. Оказалось, что я ни разу не вспомнила о метро в горах. Знакомые станции выплывали из туннеля, как забытые детские впечатления: — центр, — пересадка — станция Арбатская, моя станция! Мы выходим и видим напротив наш дом, целехонький. Я зажмуриваюсь и вдыхаю воздух Арбатской площади — непередаваемую смесь запахов пыли, бензина и нагретого камня. Так пахло только на моей Арбатской площади и только раз в году, когда мы возвращались с дачи. В другие дни уже привыкаешь к этому воздуху.

Мы переходим площадь к нашему дому, обшарпанному, с запыленными керамическими плитками на первом этаже. Старые круглые часы на углу, родные вывески «Сберкасса», «Парикмахерская», а за ними наша парадная дверь, сиротливо осевшая вниз. Мы входим в дом, и во мне крепнет уверенность, что я вернулась в прежнюю удобную, радостную и понятную жизнь. Вверх летят белокаменные лестничные пролеты между стен с отбитой штукатуркой. И мы уже стоим перед квартирой 15. Мы подходим к своей двери, мама в темноте трогает ее — замка нет. Мама вставляет ключ, и дверь открывается, и мы дома. Мы дома!

Мы молча оглядываем темную переднюю. Из комнаты выходит жилица, видит нас и все понимает. Она знала, что мы должны приехать со дня на день. В столовой вся мебель сдвинута с привычных мест. На потолке и стенах позеленевшая сырость. В комнате полутемно от бумажных синих штор светомаскировки.

Я проскакиваю в свою комнату и, первое, что вижу — серую лошадь на колесиках. Я обнимаю ее, а потом уже вижу всё остальное, все, до боли знакомые вещи, среди которых я выросла — этажерку с игрушками и книжками, столик с таблицей умножения над ним, зеркальный шкаф, за которым было хранилище старых игрушек. А вот и они — кукла Аня, заяц, с которым мы болели скарлатиной, тряпичный Петрушка. Ко мне возвращается детство и счастье.