Записки арбатской старухи

Я вожусь в своей комнате, а потом выбегаю в столовую с радостными криками. Мама сидит за столом с жилицей. И обе почему-то плачут. Тетя вскакивает и говорит, что нас надо напоить чаем. В доме нет электричества (перетрачен лимит). В туалете разрушен бачок, в который попал осколок бомбы. Мы идем на кухню смотреть следы разрушений. Но ведь это же всё мелочи, по сравнению с тем, что из нашего медного крана на кухне течет вода, и теперь не нужно за ней ходить на арык через поле с чайником, и не нужно экономить воду! Я мою руки под краном, и меня охватывает такое состояние, как будто в доме — елка, и тут возможны любые чудеса. Вот они и начались: мама подходит к телефону, звонит Сереже и находит его в Наркоминделе. Он придет к нам сегодня после работы! И Пая тоже придет, потому что в последние дни она ждет нас и приходит в квартиру ежедневно. Праздник продолжается!

После чая мама заснула прямо за столом, а я решила написать письмо моей подружке Асе, оставшейся в Каженском Плато. Я нашла старую тетрадку и карандаш, села за свой письменный стол и на вырванном разлинованном листочке вывела: «Дорогая Ася!..» А потом задумалась и поняла, что не смогу излить Асе все переполнявшие меня чувства. Дело в том, что у Аси не было своего дома, он был разрушен бомбой. Ася — ленинградка. Ее вывезли по Дороге Жизни вместе с мамой и сестренкой Женей. Ася потеряла и своего отца, раненого на Ленинградском фронте и умершего в госпитале. Нет, не могла я написать Асе про серую лошадь и зайца. Поэтому мое треугольное письмо получилось сухим, как рапорт:

«Дорогая Ася! Наш эшелон доехал благополучно. Все лошади здоровы. Дома все в порядке. Вода есть, метро работает, как прежде. Мой адрес: Москва, Арбатская площадь, дом 2/4, кв. 15. Целую маму и Женечку.»

Через несколько месяцев это письмо вернулось ко мне с надписью: адресат выбыл. Видимо, Ася со своей семьей вернулась в Ленинград, а письмо это долгие годы хранилось у меня, как ниточка, связывавшая меня с моей подружкой.

А потом я снова окунулась в теплую волну беззаботного детства, и первый московский вечер был наполнен радостными сюрпризами. Пришел дядя Сережа, принес в подарок бутерброд с маслом и копченой рыбой из Наркоминдельского буфета. От бутерброда пахло, как до войны. Мы решили оставить бутерброд до прихода Паи. А вот и она, моя любимая, нисколечко не изменилась, только пахнет от нее чем-то машинным. Опять были слезы, теперь уже мы плакали все.

Поздно вечером я лежала в кровати, ставшей коротковатой, и, дожевывая Паину порцию довоенного бутерброда, прислушивалась к разговору взрослых в соседней столовой. Они говорили о прописке, о ремонте, о карточках, и я удивлялась, как можно из-за этих скучных дел не видеть главного, что мы дома, что все самое страшное уже позади и, еще немного, и мы вернемся к старой жизни.

На следующее утро мама уехала в институт за вещами. Пае нужно было работать в вечернюю смену, и мы остались с ней вдвоем, как прежде. Наши продукты, привезенные из эвакуации, были в багаже, поэтому было решено, что мы с Паей купим что-нибудь на рынке.

Мы собрались на рынок. Арбатская площадь в этот день была залита солнцем, весело стрекотали звонки переполненной «Аннушки», народ толпился около кинотеатра. Но Арбатский рынок был разрушен в 1941 г., нужно идти на Палашовский, что за Бронной. И прогуляться по Никитскому бульвару мы не можем. Старый бульвар со столетними липами начинался тогда от нашего дома, и там была знакомая песочница, и все пригорки были изъезжены на санках и на лыжах. Но старый бульвар перегорожен поперек, и в центре его сделан пункт противовоздушной обороны. Там под маскировочной сеткой стоят два аэростата, которые каждый вечер поднимают в воздух. Пункт обслуживают девушки в военной форме, и он кажется совсем неуместным в этой почти мирной обстановке.

У Никитских ворот памятник Тимирязеву ремонтируют — поблизости упала фугасная бомба в первую военную осень. Вокруг фундамента лежали кучи песка и неубранного мусора. Раньше мне казалось, что памятник врос в мостовую, он был такой же серый, как асфальт. А теперь он выглядел разутым на фоне желтого песка. И мы свернули на Бронную.

Близость рынка чувствовалась по оживлению прохожих. Но что это? Перед входом нет ничего такого, что должно быть на рынке! Нет продавцов воздушных шариков, лотошников с пирожками и пучками красных петушков. Нет добродушных теток, торгующих глиняными копилками в виде кошек и поросят. Перед входом на рынок густой толпой стояли какие-то люди, как мне показалось, разозленные, которые продавали старую одежду — бесформенные платья, бывшие модные пальто с большими манжетами, грубые сапоги и еще какие-то уродливые вещи, казавшиеся неуместными на ярком солнце.