Записки Флэшмена. Том 2.

— А ты — визирь, — парировал Тедж. — Это — сфера большой политики, а я — всего лишь солдат! — Он самодовольно пожал плечами. — Тебе ничего не придется говорить о военных материях — только выражение дружбы и преданности.

Лал сказал, что он скорее будет проклят, и они снова заспорили, причем Лал все причитал, зарываясь в подушки. Наконец, он все же сдался и нацарапал политическому агенту Николсону следующее знаменательное послание: «Мои пути с халъсой разошлись. Вы знаете мое дружеское отношение к британцам. Скажите, что мне делать»[661]. Но затем Лал уперся, отказавшись подписать это, так что после новых ожесточенных споров Тедж повернулся ко мне:

— Пусть все так и остается. Скажете Николсон-сагибу, что это от визиря!

— От нас обоих, ты, жирный ублюдок! — завопил Лал. — Разъясни все это, Флэшмен-багатур! От нас обоих! И скажи им, ради всего святого, что и мы, и биби-сагиба[662] — их преданные друзья и что мы просим их перерезать всех этих бадмашей и бурчей[663] из хальсы, освободив всех нас от этого зла! Скажи им это!

Так и случилось, что через некоторое время всадник-горрачарра с перевязанной ногой и белым флажком на пике, выехал от позиций и направился к Фирозпуру, оставляя за собой двух сикхских генералов — одного пухлого и перепуганного, а второго — бьющегося в истерике, уткнув лицо в подушку — но все же уверенных, что они хорошо сделали свое дело. Что же касается меня, я проехал с полмили и уселся под каким-то шипастым деревом, чтобы подождать рассвета. Во-первых, теперь, когда я был уже почти дома, мне хотелось собраться с мыслями, насчет того, как бы не вызвать подозрений своим столь неожиданным прибытием, да еще и с необычными новостями. Во-вторых же, несмотря на белый флаг, я не хотел рисковать нарваться на пулю, которой какой-нибудь слишком нервный сипай вполне мог угостить меня в темноте. Я устал как собака, от недосыпания, страха и телесных страданий, но я был счастлив, уж можете мне поверить — и стал еще счастливее три часа спустя, когда наткнулся на часового Шестьдесят второго полка, чей уайтчепельский акцент прозвучал для моих ушей настоящей музыкой, а чуть позже меня до боли сжал в объятиях сам Питер Николсон, который провожал меня через Сатледж всего три месяца назад.

Сперва он не узнал меня, а затем вскочил на ноги, поддержав меня, когда я картинно покачнулся, браво скрежеща зубами якобы от боли в моей несчастной лодыжке (которая, кстати, к тому времени чувствовала себя уже гораздо лучше).

— Флэшмен! Да что, черт возьми, вы здесь делаете? Боже милосердный, парень — да ты ранен?

— Это не важно! — задыхаясь проговорил я, опускаясь на его койку. — Небольшая памятка из тюрьмы хальсы, а? Послушайте, Питер, нельзя терять ни минуты!

Я показал ему записку Лала и изложил ему суть дела несколькими короткими фразами, настаивая на том, чтобы адьютант тут же был послан к Гаугу, предупредить его о том, что филистимляне уже на марше и готовы к уничтожению. Я чуть было не добавил, «милостью Г. Флэшмена», впрочем, они и сами могли прийти к этому выводу.

Этот старый боевой конь Николсон был отличным политическим агентом: он понял все и сразу, крикнул своему ординарцу, чтобы тот вызвал полковника Ван Кортланда, восхищенно стиснул мне руку и сказал, что ему сложно поверить, но, похоже, это самая отличная работа о которой он только слышал — я переодетым прошел через расположение хальсы, встречался с Лалом и Теджем, заставил их раздробить силы и прибыл сюда со всеми их планами? Боже всемилостивый, да он о подобном никогда и не слыхивал и так далее, и тому подобное.

Снова все как в Джелалабаде, удовлетворенно размышлял я, пока он вышел приказать, чтобы еще одного адьютанта тут же отправили к Литтлеру, который был на рекогносцировке. Я приподнял занавеску над умывальником и глянул в зеркало. О, Боже, видок как у последнего выжившего после взятия форта... отлично! Я снова растянулся на койке, в ожидании того, как меня будут оживлять при помощи бренди, когда Николсон с Ван Кортландом появятся здесь, переполненные всякими вопросами. После стаканчика-другого я разговорился и в деталях живописал, что и как я сказал делать Теджу и Лалу; Ван Кортланд, который, как я слышал, был прежде наемником у Ранджита Сингха и вообще стрелянным воробьем, лишь мрачно кивал головой, в то время как Николсон даже хлопнул себя по лбу.

— Есть ли еще на свете такая же пара негодяев! Продают своих же товарищей, ублюдки! Невероятно, клянусь небом!

— Напротив, — проговорил Ван Кортленд. — Это в точности соответствует нашей информации о том, что дурбар хочет разгрома хальсы — и с тем, что мне известно о самом Лале Сингхе. — Он, нахмурившись, посмотрел на меня. — Когда вы узнали, что они готовы к предательству? Они намекали вам в Лахоре?