Записки Флэшмена. Том 2.

Вдоль всей равнины подобно вспышкам молний блеснули огни выстрелов батарей хальсы; затем послышался грохот залпов, свист пролетающих над головой снарядов и ужасные удары, сопровождаемые стонами, когда их разрывы распахнули ряды наших каре. Они хорошо задумали, эти ублюдки и теперь залп за залпом выбивали нас в свое удовольствие, прежде чем бросить в атаку пешие полки и вырезать оставшихся в живых. Картечь и ядра снова подняли облака пыли вокруг наших временных укреплений; можно было бежать или стоять — и, одному Богу известно почему, но войска Компании Джона предпочитали оставаться на месте. Что же касается меня, то я стоял почти вплотную к Гаугу, и был испуган до того, что не мог даже молиться — позиция, что и говорить, хуже не придумаешь. Бомбардировка достигла своего высшего накала и каре исчезли в катящихся красноватых облаках пыли, а наша армия таяла по каплям, люди падали как кегли и кровь чавкала под копытами наших лошадей. Какой-то героический осел заорал: «Умри достойно, солдат королевы!», а Флэши все ломал голову над тем, как бы ему смыться подальше от глаз главнокомандующего и никак не находил для этого подходящего повода. Я даже забыл про свою рану — настолько сильно свирепствовал вокруг этот смертоносный вихрь — и тут Гауг вдруг неожиданно повернул своего коня, посмотрев вправо и влево на остатки своей армии. Боже! Старик просто рыдал! Затем он отбросил свою шляпу и проревел:

— Нас никогда не били и никогда мы не будем биты! Вест, Флэшмен — за мной!

Он снова развернул своего жеребца и послал его вскачь по равнине.

Можешь лезть хоть грудью на чертовы клинки, Пэдди, подумал я и уже хотел остаться на месте или, что вероятнее, нырнуть куда-нибудь в укрытие — но Чарли пулей бросился вперед, а моя лошадь последовала за ним — так уж она была приучена к идиотским кавалерийским порядкам. Я судорожно сжал поводья в дрожащей руке, едва не теряя сознание от боли и вскоре обнаружил, что скачу следом за ними. С мгновение я полагал, что этот старый идиот просто сошел с ума и собрался атаковать хальсу в одиночку, но он забирал все больше вправо, направляясь к крайнему с фланга каре — и когда мы подскакали к нему и Гауг вдруг натянул поводья и привстал в стременах, раскинув руки, я уже понял, что он задумал.

В Индии все знали эту белую куртку Гауга, его знаменитую «боевую шкуру», которую этот старый сукин сын протаскал на своих плечах во время всех сражений за последние пятьдесят лет — от Южной Африки и Испании, до самой Северо-Западной границы. Теперь же он использовал ее для того, чтобы направить огонь целой армии на себя (а заодно — и на двух своих незадачливых адьютантов, которых этот старый эгоист притащил за собой). Это была самая сумасшедшая штука, какую только можно было придумать — и, черт побери, она сработала! Я словно до сих пор вижу его: полы «боевой шкуры» развеваются как флаги, а сам он скалит зубы; его седые волосы раздувает ветром, земля вокруг вспухает разрывами, поскольку сикхские канониры взяли нас на прицел и гвоздили изо всего, что только можно. И, конечно же, в нас так и не попали — попробуйте направить все ваши батареи на трех человек в тысяче ярдов и посмотрим, что у вас получится[684].

Но когда целый ураган ядер и пуль свищет у самого уха — тут не до расчета математических вероятностей. Я подвел скакуна ближе к генералу и заорал:

— Сэр Хью, вы должны уехать отсюда! Армия не может лишиться вас, сэр!

Да, если хотите, это было преувеличением, но этот ирландский идиот все пропустил мимо ушей. Он завопил что-то, чего я не расслышал... и тут произошло чудо. А если вы не верите в это — почитайте в книгах.

Внезапно стрельба прекратилась и по всей долине затрубили рожки, забили барабаны, огромные, шитые золотом знамена тяжело плеснули под лучами заходящего солнца и хальса начала движение. Она шла полковыми колоннами, с рассыпным строем легкой пехоты джатов впереди, зеленые фигурки с ружьями и снаряжением — и Чарли Вест вдруг закричал:

— Смотрите, сэр Хью! Наша кавалерия! Пушки — Боже мой, да они отступают!

И самое время — подумал я, хотя признаюсь, меня это поразило. Но Вест был прав, потому что оттуда, где мы находились, почти в фарлонге от нашего правого фланга, перед нами открывался отличный вид на осколки нашей армии — дюжина потрепанных каре из красных фигурок, с огромными прорехами в рядах, простреленные полковые знамена трепещут на вечернем ветру, скрюченные тела вдоль земляных насыпей, а равнина перед ними усеяна раненными, мертвыми и умирающими животными и людьми, а всю эту картину время от времени заволакивает пылью и дымом от догорающих развалин.

А кавалерия, вернее, то, что от нее осталось, рысью уходила к юго-западу сквозь фронт наших каре на левом фланге, которые были сдвинуты несколько назад, по сравнению с правофланговыми. Они шли колонной, туземные уланы, иррегулярная кавалерия, Третий Легкий драгунский, а следом конные батареи, пушки которых подпрыгивали на выбоинах позади расчетов.