Записки Флэшмена. Том 2.

И он исчез, оставив меня с пылающими щеками и черным гневом в душе. Чтобы со мной в таком тоне и в такой компании говорил какой-то желторотик, только что из детской — и ничего с этим нельзя было поделать. Но так не могло продолжаться среди лучших из людей — спустя миг все уже болтали и смеялись, а Гауг улыбнулся мне и кивнул головой. Гарри Смит направился к нему, а проходя мимо похлопал меня по руке и прошептал: «Вы же понимаете, Хардинг вовсе не хотел этого». Джонни Николсон и Ходсон тоже вертелись вокруг, а Макгрегор начал рассказывать смешные истории про ампутации.

Вспоминая об этом, я все же не виню Хардинга. При всех своих слабостях, он всегда хорошо знал, что следует делать. Не сомневаюсь, что в раздражении при виде меня вместе с Гулабом, он, скорее всего, подумал нечто вроде: «Этот проклятый щенок вечно путается под ногами! Уезжает уже завтра! И самое время! Передайте ему, что он освобожден от всех обязанностей, пока он снова не наделал глупостей! К тому же еще и курит, словно в пивной!» И Чарли, сын Г. Г., либо кто-то другой, расслышал это, адьютанту дали задание, а заодно и повод унизить меня. Лучшего он не мог бы и придумать. Ага, но ведь Хардинг мог предположить, что все так обернется — проклятье, он мог вызвать меня лично и вместе с выговором сказать мне несколько слов благодарности за мою службу, был ли он благодарен мне на самом деле или нет. Но он этого не сделал, а его приспешник выставил меня дураком. Ну что ж, в такую игру могут играть обе стороны.

Меж тем, старый Гулаб Сингх был погружен в беседу с Карри и Лоуренсом и, без сомнения, простирал свои руки к небу при виде каждой статьи договора, которую клали перед ним[730]. Уверен, что он и вида не подал, что знал все заранее, а, напротив, рвал свою седую бороду и вопил, что дурбар никогда не согласится на подобные условия. Переговоры продолжались всю вторую половину дня и весь вечер — по крайней мере, для Гулаба, поскольку Карри сдался через пару часов и вышел, а Лоуренс прилег на свой чарпой и сделал вид, что спит. Но все это была сплошная видимость, поскольку в конце-концов Гулаб был просто обречен со всем согласиться, но он все же продолжал торги для поддержания престижа и держался до позднего вечера. Когда Лоуренс наконец расстался с ним, я находился рядом, удовлетворяя свое «понятное любопытство», но так и не заговорил со стариком. Гулаб уковылял из палатки, тяжело взгромоздился на своего пони и рысью двинулся к лагерю своих сирдаров. Так я видел его в последний раз — грузный старый толстяк на лошади, напоминающий Али-Бабу, отправляющегося собирать хворост при лунном свете[731].

— Все решено, согласовано и готово к подписанию, как только мы прибудем в Лахор, — сказал Лоуренс. — Занудный старый голодранец. Хотя сейчас ему повезло — насколько я могу судить, он просто должен быть доволен, ведь не каждый же день в руки падает целое королевство. Через день-другой он привезет маленького махараджу к Хардингу. — Лоуренс зевнул, потянулся и посмотрел на ночное небо. — Но к этому времени вы уже будете на пути к дому — вот ведь везучий парень! Задержитесь немного и мы устроим славную вечеринку с пуншем, чтобы проводить вас.

Это уже был знак милости, поскольку как правило, не так уж он любил дружеские попойки. Пока еще было время, я прошелся вдоль длинного ряда палаток, любуясь тенями, плывущими в лунном свете через пустой доаб и глядя вдоль прямой серой ленты лахорской дороги, по которой, если будет на то воля Божья, мне никогда больше не придется ехать. А ведь еще так недавно она содрогалась от топота сотен тысяч людей и животных и громыхания тяжелых пушек... «Хальса-джи! На Дели, на Лондон!»... и этот марш закончился в пылающих руинах Фирозшаха и в водах Сатледжа под Собраоном. Гневный смерч поднялся из страны Пяти Рек и теперь он исчез без следа... а я, как сказал Лоуренс, был уже на пути к дому.