Записки Флэшмена. Том 2.

Абсолютно ясно, что Броудфут не был идеальным кандидатом для весьма деликатного поста агента на северозападной границе. Как и многие британцы, он абсолютно откровенно полагал, что чем быстрее Британия захватит Пенджаб, тем лучше — однако можем ли мы упрекать его за это, зная о том, что творилось к северу от Сатлежда все эти годы? Существует тенденция обвинять его в разжигании войны и, без сомнения, он был готов предпринять все для обострения ситуации, но подобных людей хватало и на противоположной стороне. Джиндан и ее приближенные хотели уничтожить хальсу, а сама хальса была готова двинуться навстречу своей гибели — все это требовало от политического агента сдержанности, а от генерал-губернатора — гениальности (которой Хардинг явно не обладал), чтобы решить все проблемы мирным путем. Впечатление, которое вызывает британское мирное лобби, олицетворением которого считается Хардинг, таково, что оно желало сдерживать Пенджаб — или, скорее, вернуть его к состоянию сильной, но предсказуемой стабильности, каковая имела место во времена Ранджита Сингха. Но Хардинг и понятия не имел о том, как этого достичь.

Что же касается сикхов, то их опасения можно было понять. К югу от Сатледжа, как это было им прекрасно известно, появился гигант, который проявлял все более беспокоящие тенденции ко все новым завоеваниям — княжество Синд было последним (и притом, ужасным) примером. Если бы сикхи не принимали всерьез возможности, что Британия намерена проглотить Пенджаб, они бы были дураками — логика этого была очевидна. То, что у Компании не было ни сил, ни намерения (по крайней мере, на то время) к дальнейшему расширению, отнюдь не было очевидным для Лахора. А хальса? Воинственная и горящая желанием бросить вызов действующему чемпиону, она имела определенные основания подозревать, что если сама не начнет схватку, это сделает Британия.

Все это весьма общие наблюдения и к каждому из них можно добавить характеристику «Да, но...». Кто-то может привести примеры из корреспонденции Броудфута, или детали провокаций, предпринимаемых со стороны сикхов, но взвесив все эти обстоятельства, можно прийти к выводу, что война разгорелась из-за того, что ее жаждала хальса, в то время как Джиндан со своими сообщниками поддерживали ее в своих собственных целях. В то же время на британской стороне многим, включая Хардинга, не хватало дальновидности и гибкости, а другие политики были готовы, с разной степенью настойчивости, все же допустить, чтобы война началась. Стоит учесть, что солдаты каждой из сторон недооценивали друг друга; при всех своих опасениях британцы, обладающие гораздо большим боевым опытом, были глубоко уверены в своей непобедимости. И хотя эта уверенность позже была грубо поколеблена на поле боя, в конце концов, она подтвердилась. Хальса же, похоже, вообще не испытывала сомнений в победе и даже когда предательство лидеров обратилось против нее, сикхи сохранили эту свою уверенность до самых последних минут битвы при Собраоне.

Дух хальсы сохранился даже потом, в мирное время, когда Пенджаб стал британским протекторатом: они снова пошли в бой. Стимулом для этого стало британское присутствие в Лахоре, которое началось с защиты позиций номинальных правителей Пенджаба и закончилось полным контролем над властью; а также интриги Джиндан и Лала Сингха, которые нашли сложившееся положение вещей куда менее выгодным для себя, чем предполагали раньше (в результате оба они были высланы); но больше всего, возможно, к этому привела непоколебимая уверенность сикхских солдат в том, что со второй попытки им все же удастся довершить то, что они уже пытались сделать раньше. Результатом стала Вторая сикхская война 1848—1849 гг, которая завершилась полной британской победой — Гауг, после некоторых колебаний, провел очень кровавую битву при Чилианвалле и его уже было собирались сместить, но к тому времени, как прибыл его преемник, он уже успел победить в решающей битве при Гуджрате. Пенджаб был аннексирован, Далип Сингх свергнут и, как предсказывал Гарднер, Британия получила нечто гораздо более ценное, чем сам Пенджаб или Кох-и-Нур — эти замечательные полки, чья доблесть и преданность стали нарицательными на многие сотни лет — от Великого мятежа до Мейтхилы и Рангунской дороги[734]. 

Приложение 2 ДЖИНДАН И МАНГЛА

Невозможно проверить все детали воспоминаний Флэшмена о махарани Джиндан (Чунда) и ее дворе; можно сказать лишь, что в целом они совпадают с сообщениями его заслуживающих доверия современников. «Странная смесь проститутки, тигрицы и властительницы в духе "Государя" Макиавелли», — так охарактеризовал ее Генри Лоуренс, и она вполне заслуживала все три эти прозвища. Поразительно красивая, отважная, безответственная и распущенная, она была блестящим, хотя и неразборчивым в средствах политиком и при том бесстыжей эксгибиционисткой — настоящий подарок для современных таблоидов, которые не смогли бы придумать ничего более сенсационного, нежели история ее продвижения к власти и пользования ею.