Записки Флэшмена. Том 2.

— Эй, вылезай оттуда, черт побери! Не можешь же ты бегать вечно!

— Подлая свинья! — отозвался я. — Убирайся прочь, подонок, оставь меня в покое! О господи, мои ноги совсем оледенели!

— Ну так выходи! Я же тебя не мешаю!

— Черта с два! Ты нашинкуешь меня на части, пока я буду выбираться!

— Больно надо! Не валяй дурака! Впрочем, как угодно: можешь утонуть или окоченеть насмерть!

Он отступил в глубь пещеры, и я шагнул к берегу, на котором лежала моя сабля.

— Выходи, подбирай ее! — командует Виллем. — Ей-богу, с тобой не соскучишься!

— Ты не нападешь на меня врасплох? — кричу я, воровато тянясь за оружием. — Ты дашь мне время... Билл? Будь другом. Ноги жуть как замерзли, совсем не слушаются...

— Боже меня упаси, чтобы я позволил прославленному Флэшмену окочуриться от дрожи в коленках! — нетерпеливо расхохотался Штарнберг. — Не бойся, я подожду.

И вот, когда я, изможденно дыша, поставил ногу на сухую поверхность, он презрительно отвернулся. Сейчас или никогда, подумал я и, ухватившись за форте клинка, собрал оставшиеся силы и метнул саблю на манер дротика, целя в незащищенный бок врага.

На мгновение мне показалось, что все получилось, потому, как сабля полетела словно стрела. Но быстрота реакции спасла его. Уклоняться времени не было, но его клинок сверкнул, как молния, лезвия зазвенели друг об друга, и мое летящее оружие взметнулось вверх, с грохотом упав у самой горловины туннеля. К этому моменту я уже налетел на него, молотя руками и ногами; мы сцепились. Пещеру огласили рев Флэши и проклятия Виллема. Я дико размахнулся, целя ему в голову, но промазал и заорал, разбив кулак о камень. Пока я катался, ослепнув от боли, он вскочил, замахнувшись саблей. Клинок высек искры в дюйме от моей головы, я поднялся на четвереньки, потом выпрямился, но он уже распростерся в выпаде, от которого не было спасения, и в краткую долю секунды я попрощался с жизнью, чувствуя, как острие погружается в мое незащищенное тело.

Хотите знать, что чувствует человек, которого проткнули насквозь? Сейчас расскажу. Сначала ничего. Затем, в следующую секунду, приходит ощущение жуткой, мучительной агонии. Потом опять ничего, потому что ты видишь, как лезвие выходит и твою рубашку заливает кровь, а боль бледнеет перед шоком и нереальностью происходящего, когда ты встречаешься взглядом со своим убийцей. Наступает долгий момент, когда ты понимаешь, что еще не мертв, и он готовится сделать очередной, последний, выпад. И достойно удивления, как стремительно способен двигаться раненый со сквозной дырой в туловище, посередине между пупком и тазом, из которой фонтаном хлещет кровь. (Кстати сказать, это вполовину не так больно, как получить пулю в руку — вот это настоящая каверза.)

О да, я мчался, как заяц, когда Штарнберг замахнулся для удара, и тут вдруг боль вернулась тошнотворным спазмом, почти парализовав меня, и вместо резкого прыжка назад я просто попятился, шатаясь, зажимая живот и визжа, как подколотая свинья (весьма уместное сравнение). Сабля просвистела так близко, что острие вспороло рукав, и тут бедра мои натолкнулись на препятствие, и я мешком свалился в одну из вагонеток, стоящих на рельсах. От произведенного толчка старинные колеса высвободились от копившейся веками пыли, и чертова штуковина пришла в движение.

На секунду все чувства изменили мне, а потом Виллем закричал — со смехом! — и через волны боли я осознал, что наклон рельсов идет от входа, и вагонетка — медленно поначалу, но все ускоряясь — катится к зловещему провалу, у которого пути обрываются.

Разве мало нагрешил я в свое время, спросите вы, чтобы заслужить такую расплату? И вот я лежу, болтая ногами в воздухе, истекая кровью и умирая от боли в горящих потрохах, зажатый стенками вагонетки, беспомощный, как пришпиленный жук, и мчусь к верной смерти. Вопя от ужаса, я ухватился за один из бортов, сорвался, вцепился снова и подтянулся, преодолевая агонию, причиняемую раной. Мне бросился в глаза радостно кричащий Виллем — не могу поручиться, что он не отдал мне саблей прощальный салют, этот самодовольный выскочка. Когда я попытался перевалить через край, вагонетка накренилась, лишив меня равновесия, и прибавила ходу, раскачиваясь и подпрыгивая на последних ярдах пути. Одновременно с тем, как передние колеса зависли над пропастью, мне удалось выкатиться наружу и я с ужасной силой ударился плечом о камень. Но ноги мои болтались, не находя опоры! Я заскреб руками по полу, и по милости Божьей сумел ухватиться левой за ближайший рельс и повис — грудь на скале, кровоточащий живот на краю пропасти, а все что ниже — уже над бездной.