Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

С. И. удивлял своей деловитостью, со спокойной улыбкой он завладевал человеком, с кем говорил.

Было особое уменье «ущупать» человека, уловить сущность человека.

При этом никогда никакой риторики, никаких наставлений, недаром он говорил: «Терпеть не могу назидать и назидаться, прескучный народ назидатели». Энергия заразительна, и его энергия, до осязаемости зримая, неизбежно вызывала в собеседнике также волю к действенности. Мысль его всегда была бодрая, тем самым и другим он не давал быть лениво-сонными. Обломову было бы скучно у Мамонтова… <Как-то не вяжется с именем Мамонтова навязанный ему термин «барский». Между тем, например, в заметке, помещенной в журнале «Столица и усадьба» (1914 г. № 23), написанной, очевидно, с чьих-то слов, а больше «от себя», дом С. И. (на Садовой) был назван «барским особняком». Как раз в этом доме ничего не было барского. Роскошь С. И. не любил, а любил красоту и простоту. Также неверно было указано, что Мамонтов стал заниматься скульптурой благодаря Антокольскому. Письма Антокольского говорят за то, что он появился у Антокольского уже скульптором! Это непонимание Мамонтова происходило от незнакомства с ним.

Церковь Спаса Нерукотворного в Абрамцеве. Фото 1970-х гг.

Завтраки обыкновенно происходили от часа до двух, реже — до трех>[893]. После завтрака подавалась «одиночка» — маленькая пролетка, и С. И. уезжал в правление Ярославской железной дороги, а также другие учреждения и обязательно заезжал в театр — посмотреть ход работ.

Вечерние обеды тянулись довольно долго, если не предстояла поездка в театр, и отличались деловитостью разговоров и остроумными замечаниями по поводу последних текущих театральных новинок, литературных произведений, хлестких фельетонов Дорошевича. Здесь умело в сжатой форме высказывалась характеристика какого-нибудь певца, литератора, художника или государственного деятеля. Сравняться в меткости характеристик [с] Мамонтовым мог только один Серов, язык которого был метко-язвительный и умно-заостренный, выражения были еще более сжаты, еще рельефнее. Умный, содержательный Врубель, обычно беседуя в нашем облюбованном углу стола, редко давал свои замечания о людях, но если он касался какого-либо произведения художника или литературы, речь его была красивой и выпуклой, хорошо выраженной чистым литературным языком. <Бестолков в речи и изложении был К. Коровин>[894].

К. Коровин, импрессионист в живописи и жизни, с великолепной широкой русской душой, увлекавшийся, был меток, остроумен, с талантом, брызжущим из каждой черточки [рисунков], которые он набрасывал тут же на столе, рисуя карандашом на скатерти, или на первом попавшемся листе.

Не обходилось без курьезов вроде того, что эскиз декорации «Садко» был нарисован на случайно положенном докладе, который направлялся Мамонтовым кому-то в правление, и только потому, что лакей не успел его унести, он был моментально исчеркан карандашом. Мамонтов, увидя, на чем нарисован эскиз, отозвался: «Хорошо, но глупо рисовать на чем попало. Рисуй в красках, только, пожалуйста, поднимись наверх и возьми альбом». <Уезжая после завтрака, С. И. не обращал внимания на засидевшихся за столом. Обычно оставались Малинин, Врубель, Коровин, я и кое-кто из музыкантов. Беседа, подогретая сначала водкой в старинном графине с подбором интересных разнообразных рюмок (С. И. водку не пил, а пил немного доппелькюмеля (сорт сладкой анисовой водки. — Примеч. ред.) или мадеры), а затем красным вином, затягивалась иногда надолго. Непринужденность, смех остроумных характеристик и мнений, но без пошлости.

Мастерская в Абрамцеве. Фото конца XIX в.

Обеды проходили более торжественно и менее малолюдно. Часто огромная семга, присылаемая из Архангельска, украшала стол, а на другой день от большой рыбины почти ничего не оставалось. С. И. изумленно спрашивал лакея: «А где же рыба?» — тот моргал глазами и почтительно отвечал: «Вся-с!» С. И. молча оборачивался к нам с доброй улыбкой и, не говоря ни слова, продолжал трапезу. В конце обеда торжественно появлялся повар и вручал С. И. меню на завтрашний день.

К обеду приглашались и заезжие иностранцы-артисты, и люди делового мира. Помню, как С. И. пригласил какую-то проезжавшую Москву путешествующую артистку-американку. За столом она высказала желание узнать, что такое русская «la trojka».

Подзывается лакей, С. И. что-то ему шепчет. Затем лакей возвращается и что-то докладывает, С. И. извиняется и выходит, якобы к неотложному телефону. Обед долго затянулся, не нужно никуда ехать, в камине пылал огонь, на улице стояла сухая морозная осень.

После обеда в столовую вошла очень типичная фигура известного тогда лошадника Окромчеделова, богатого человека, занимавшегося только конюшней, да и занимался-то он как-то зря, недаром его называли «Окромянечегоделать». Появление его было только однажды — Окромчеделов не мог быть в кругу С. И.