Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

В Историческом музее работал хранителем В. И. Сизов, художественный критик газеты «Русские ведомости»[973]. Сизов восторгался работами Коровина, <и вот как-то мы втроем — Коровин, Сизов и я отправились позавтракать в Московскую гостиницу. За завтраком Сизов стал восторгаться декоративными работами Коровина и начал его убеждать, что такое декоративное искусство надо ввести в Большой театр и предложил познакомить его с директором театра Теляковским>[974], убеждал его работать над декоративным оформлением спектаклей Большого театра, познакомил с директором Большого театра Теляковским. Отсюда началась работа Коровина в Большом театре.

Оперный театр. Арх. Ш. Гарнье. Открытка конца XIX в.

Проект кустарного отдела был вчерне готов. Повезли его к в[еликой] княгине Елизавете [Федоровне] на подпись. Торопились, нужно представить в Петербург в Министерство финансов Вуичу, заведывавшему выставочными делами. И вот случился курьез. Коровин собирается в Петербург — отвезти подписанный Елизаветой проект: картоны с фасадами и планом упаковали в папку, и Коровин поехал на вокзал. На Каланчевской площади у него из задка пролетки эту папку украли. Я только что пришел домой, было часов 11 вечера, и усталый ложился спать. Отчаянный звонок. Прибежавший Василий с вытаращенными глазами чуть не кричит: «И[лья] Е[вграфович] — несчастье. Чертежи украли». Записка от Коровина, умоляет сейчас приехать к нему. Я помчался. Решили вновь сделать проект на кальке, раскрасить, наклеить на бристоль и утром снова везти к в[еликой] княгине, объяснив, что нечаянно залили проект тушью. Всю ночь работали, я чертил, восстанавливал по черновикам эскиз, Коровин красил, <подбадривая себя красным вином>[975], и в 9 ч[асов] утра все было окончено. В этот же день с новой великокняжеской подписью проекты были отвезены в Петербург. Елизавета не поверила, что можно в одну ночь сделать проект.

Началась работа вовсю. Решено было построить вчерне отдел в Москве, разобрать, а затем отправить железной дорогой в Петербург, погрузив на пароход, отправить морем до Руана, а дальше по Сене поднять в Париж до Трокадеро[976], где было отведено место русскому кустарному отделу.

На лесном складе Наживина за Бутырской заставой заготовляли срубы павильонов, резные детали делали кустари из Сергиева[977], раскрашивали их цветной морилкой, помогали нам в раскраске Н. Я. Давыдова и А. Я. Головин. Отборные коренные владимирские плотники освоили технику чисто северного зодчества, т. е. рубили «в лапу», «в потемок», «в угол», и все главные части зданий были выстроены без гвоздей. <Постройка получилась полунатуральной, полусказочной>[978].

Мелкую роспись и отделку решено было заканчивать уже в Париже. К осени отдел был вчерне собран, после осмотра Елизаветой постройка разобранной была отправлена в Петербург. Поехал я в Новый порт наблюдать за погрузкой на пароход и оформить отправку; здесь я впервые узнал, что значит ужин в кают-компании с моряками. Нужно было много силы и стойкости, чтобы выдержать эту марку.

В Париж уехал заведующий финансовой частью Якунчиков, и когда ожидался пароход в Руане, я был вызван в Париж. Начались сборы. Нужно было отобрать с собой пять старших плотников и [взять] десятника-володимирца Дмитрия Вилкова. И вот мы отправились в Париж. С Варшавы начались курьезы: артель плотников никак не желала садиться в коляску извозчика пароконного[979], на резиновом ходу. «Нет, — говорили мои ребята, — нам бы лучше пешком, мы не баре, чтобы в колясках ездить». Иных извозчиков не было. Жались друг к другу и не отходили от меня, спрашивая на немецкой границе в Торне: «Значит, это ихняя заграница, а зачем в чемодан-то глазеют. Ишь, ведь, все им надо знать». На нас смотрели и пожимали плечами таможенные чиновники. По Западной Европе, вероятно, было впервые зрелище такого картинного типа путешественников. Одетые в дубленые желтые и оранжевые полушубки, один в белых валенках с мушками, с «пешурами» из лыка за плечами[980], с красными кушаками — эти солидные, бородатые плотники держали себя сдержанно. Приехав в Берлин, нужно было ожидать поезда на Париж целый день. Устроив всю братию в зале ожиданий Ангальтского вокзала, я повел их по городу, причем один плотник оставался «караулить вещи» (так и ходили по очереди). Как я не убеждал, что можно вещи сдать на хранение, — не соглашались:

— Да, поди вот, вещей-то, может, и не найдешь потом.

— Ну, что нравится город? — спросил их.

— Да, город отчетливый, — и в глазах слезы. — Вот как живут, а мы-то как. Что же это…

Я говорил им еще в Москве, что нет надобности в Париж ехать в дубленом полушубке, что там тепло, в ответ получал упорное: «Нет, нам так сподручнее, дело-то идет к зиме, <пар костей не ломит»>[981].