Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

На границе Бельгии и Франции, в Шарлеруа, поезд пересоставили, и вагон 2-го класса, где ехал я с женой[982], прицепили к скорому поезду, а третий класс должен был следовать со следующим пассажирским поездом. 11 часов ночи. Ребята только что задремали, когда началась отцепка вагона; чуткий Вилков выскочил из вагона, бежит к нашему вагону: «Батюшка, нас отцепляют. И[лья] Е[вграфович], что будем делать?» Я отправил жену с багажом одну вперед в Париж, а сам пересел к ребятам. <Подошел кто-то из станционных служащих и спросил меня: «Куда я везу эту труппу? И что это за люди?» Когда я объяснил, что это за люди, то изумлению французов не было конца, все побежали смотреть «диких русских плотников». Кто-то хотел сесть в наше купе, но, открыв боковую дверку (вагоны были старой конструкции, с рядом 10-местных купе и дверкой сбоку в каждое купе), зажал нос и бежал дальше: воздух от нераздевавшихся ребят шел «крепкий»>[983]. Сидели всю дорогу в полушубках, пили чай из огромного жестяного чайника, наполнять кипятком который было хлопотливо. На станциях не было куба с горячей водой, как у нас в России, а за буфетом предлагают по одному стакану. <На остановках более продолжительных наши ребята выбегали и спрашивали по-русски: «Эй, где тут помочиться?» А для ясности тыкали пальцем в низ живота. В уборную бежали не все, один оставался у вагона и, махая шапкой, орал: «Робя, сюда»>[984].

Вот и Париж.

Нужно было отвезти рабочих в заготовленную им квартиру. Извозчики были от общества Урбэн, хотя и 2-го разряда, но с приличными каретами и упряжью красивых чистеньких лошадей. <Плотники не желали садиться в кареты: «Пойдем пешком или давайте ломового». А самый угрюмый из плотников, Тихон, с большой черной бородой, так и не пожелал сесть в карету, а попросился сесть рядом с кучером, подозрительно покосившимся на Тихона>[985]. Плотники неохотно садились в кареты. Доехали до одного переулка близ Трокадеро, где была приготовлена им квартира. Там нас встретил русский агент.

На другой день я пришел в квартиру рабочих. Очутившись в трех больших комнатах, где стояли кровати с альковами из кретона[986], ребята собрались в одну комнату и провели остаток ночи на разостланных на полу полушубках. <«Кровати не для нас, занавески-то зачем?» Один из плотников подошел к камину с часами. «Не тронь!» — окрикнул его десятник Вилков>[987]. Через два дня их поместили в специально выстроенном удобном выставочном бараке, где они сразу почувствовали себя отлично.

С неясным и странным чувством въезжал я в Париж. В годы учения в Цюрихе я ознакомился лишь с югом Франции, когда побывал в Провансе.

Было начало осени, конец сентября. Поезд пришел рано утром. Северный вокзал опустелый, молчаливый и тусклый.

Таможенный поверхностный досмотр. С изумлением чиновники внимательно осматривали группу моих плотников, одетых в нагольные дубленые полушубки, <и задавали естественный вопрос: куда я их везу? и т. п.>[988].

Зябнущие кучера с длинными бичами, сидящие на козлах своих карет и кутающиеся в свои одеяла-пледы, цугом стояли у подъезда вокзала.

Отвезя рабочих в отведенные им квартиры, я направился за Сену, где в одной из узких улочек rue Flatters[989], около Академии художеств, в маленьком отеле, рекомендованном еще в Москве Н. Досекиным, поджидала меня приехавшая четырьмя часами раньше моя жена.

Вид Парижа с купола оперы Ш. Гарнье. Открытка конца XIX в.

Днем переехал я в приготовленную нам квартиру в четвертом этаже красивого дома, расположенного в аристократической части Елисейских полей (на улице Бассано, 23). Скука в этих кварталах была гнетущая. Эта квартира была приготовлена для меня, художников Коровина и Головина, но Головин приехал несколько позже и занял другое помещение. <С нами поселился Карпинский, помощник секретаря нашего отдела, молчаливый, молодой еще человек, аккуратный и скупой до того, что жил впроголодь, кое-как питаясь, и не чистил своего платья щеткой, уверяя, что от щеток одежда скорее изнашивается. Он был отчаянный игрок на скачках>[990]. У нас имелся общий большой салон с мебелью парижского рыночного рококо[991], пол был затянут светлым ковром-обюссоном[992], на который мы ухитрились пролить чернила. Столовая с полной обстановкой и сервировкой, и у каждого своя комната, удобно меблированная, где полкомнаты занимала деревянная кровать, целое сооружение с пуховыми перинами, которыми и покрывались. У нас лично была нанята прислуга Селестина, пожилая кухарка, аккуратно приносившая с рынка букетик цветов «для мадам».