Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

Незабываемые часы, проведенные на башне Нотр-Дам, где высокий каменный парапет обрамлен неповторимой и невиданной нигде серией загадочных химер. Конечно, я всегда носил с собой памятную книжку, зарисовал и этих каменных чудовищ, вдумчиво созерцающих развернувшийся новый для них Париж.

Гигантский комплекс зданий парижского Лувра и его огромные холодные залы, переполненные сокровищами искусства, заполняли все свободное время <после обязательного посещения строительного отдела>[1033].

Когда мы направлялись иногда обедать на Итальянский бульвар, обычно, к Дювалю**, около Мадлен[1034], то проходили на площадь Согласия; невольно задерживались шаги, и я подолгу мог любоваться непревзойденным ансамблем окружения всей площади — рядом превосходных памятников французского классицизма XVIII в. И даже обелиск, стоящий посредине площади, как бы дополнял архитектурную гармонию всего окружения. А между тем, этот же обелиск, если вглядеться в него ближе, казался ненужным и лишним в Париже, и был лишь затеей Наполеона, привезшего из Луксорского храма этот чистый образец египетского искусства[1035].

Журчала немолчная струя фонтанов; замыкающие площадь каменные, задумчивые фигуры женщин, олицетворяющих собой главнейшие части Франции[1036]; бесконечно длинная аллея густолиственных платанов завершалась изумительной аркой[1037], воздвигнутой в честь Наполеона по проекту Шальгрена.

Дальше переходили авеню Оперы на улице Мира, где были сосредоточены исключительно аристократические магазины: знаменитый Пакэн, законодатель французских женских мод, утонченные ювелиры Лалик и Бушерон. Причем, следует отметить, что все эти магазины имели скромные витрины и только — великолепный подъезд с черной скромной дощечкой, обозначающей лишь одну фамилию.

Дальше шли бульвары с шумной толпой, с бесчисленными кафе, располагающими свои столики далеко по тротуару. Навстречу летели газетчики (камло), выкрикивая хриплыми голосами названия тогдашних французских газет («La Patrie», «Figaro», «Le petit bleu»). Газета быстро прочитывалась, тут же бросалась на мостовую. <В эти часы улицы пестрели всевозможными обрывками бумаг, газет. Полной противоположностью была чистота, какую можно было наблюдать на лондонских улицах или в строгом Берлине>[1038].

По субботам работы нашего отдела оканчивались в 12 часов дня, и остаток этого дня или следующего воскресенья всегда посвящались обзору окрестностей Парижа, начиная с великолепного Версаля, пышного Фонтенбло, задумчивого Сен-Жермена, вплоть до удаленных департаментов, расположенных по Сене, где остатки французского феодализма в виде затейливых замков представляли убедительную картину средневековой архитектуры и раннего французского ренессанса.

Особенно поразил меня Версаль, оставив незабываемое впечатление. Осенний сухой ясный и свежий день. Будни. Огромный дворец был почти пуст, дремали у входа немногие сторожа. Гулко раздавались шаги по залам, всюду носящим еще следы короля-солнца[1039], выстроившего на чахлой равнине величавые здания по проектам Мансара, а художник-архитектор Ле Нотр превратил безличные поля в роскошный парк.

Со стен галерей дворца смотрели портреты — свидетели былой славы, огромные полотнища батальных картин рассказывали о победах Франции, и чрезмерная роскошь, заведенная Марией Антуанеттой, подавляла.

Интерьеры не оставляли сильного впечатления, но фасады дворца и весь ансамбль зданий и, особенно Трианон[1040], надолго останавливали красотой своей архитектуры и высоким мастерством. Всюду камень, песчаник и мрамор. Фонтаны молчали. Спокойная гладь воды в бассейнах отражала серое небо. Боскеты темной зелени[1041] спускались партером в аллеи, уходящие вдаль, где на западе желтая полоска заката догорала. Кругом было безлюдие, тишина, и только где-то вдали прозвучал рожок охотника и замолк. Замолкла былая слава, и исчез пышный двор, оставив лишь здания расцвета французского классицизма.

Обычный трудовой день заканчивался прогулкой по тем же бульварам и возвращением домой мимо лавочек с разнообразнейшей зеленью всевозможных салатов, с корзинками, придавленными сверху камнем и наполненными морскими жительницами — устрицами. В мелочных лавках вместе со свечами, сыром и пр. продавалось и шампанское.

Остаток вечера посвящался разбору впечатлений или просмотру художественных журналов, купленных в бесконечных ларьках бульваров. Но не эти книжные ларьки тянули к себе, а те, что вдоль Сены, на том берегу, где был Латинский квартал, длинный ряд ящиков букинистов надолго задерживал своим любопытным книжным хламом, среди которого иногда попадались редчайшие вещи, и завзятые букинисты, книголюбы действительно находили там редкие шедевры.

Русский павильон (арх. Р. Мельцер) на Всемирной выставке в Париже. Фото 1900 г.