Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

Однажды пароход отошел от небольшой пристани в Капри и направлялся в Неаполь, залитый золотом вечернего солнца. На лазурной глади моря силуэты немногих пассажиров, [которые] оперлись на барьер, любовались несказуемой панорамой Неаполя. Среди этих пассажиров нелепым пятном вырисовывалась фигура грузного толстяка, одетого в чесучовый пиджак с отвислыми карманами и болтающимися также чесучовыми брюками. «Не иначе, как русский», — подумал я. Фигура обернулась — А. П. Бахрушин.

«Батюшки! — воскликнул он. — Вот где встретились. На Капри был-с, в грот съездил-с, а в гору не могу подняться — одышка-с». Разговорившись, я напомнил ему мою столь давнюю рецензию на его издание ризницы Симонова монастыря. Вспомнил: «А ведь не зря вы меня тогда ругнули за то, что-де системы нет. Ну, батюшка, я ведь делал свое дело, как разумел, помощников у меня не было, и где мне было думать о системе. Ее после меня, кому нужно, и проведут по моему труду». Осматривали мы вместе с ним неаполитанский музей и Помпею, где Бахрушину было скучно среди очаровательных фрагментов былой и вечной архитектуры.

Иностранных языков Бахрушин не знал.

— С книжечкой-с обхожусь. («Русский в Италии», где русскими словами передан итальянский язык.) Зашли пообедать во французский ресторан, в меню оказались filet de mouton — баранья вырезка. Порция миниатюрная. Бахрушин их съел шесть порций…>[964]

Бахрушин умер рано, ему было всего 51 год, умер он от ожиренья сердца.

После его смерти согласно завещанью все его собранье с 25 000[965] названий библиотеки поступило в Исторический музей, а жена его отпустила средства на издание каталога библиотеки ее мужа[966]. Работая впоследствии в Историческом музее, я имел возможность подробно ознакомиться со всем составом собрания А. П. Бахрушина и сделал доклад об этом собрании в Московском библиографическом обществе.

Другой книголюб А. Д. Торопов был родоначальником московских библиофилов и основателем Московского библиографического общества.

Редкий знаток книги и ее поклонник до безудержной страсти. Любить книгу даже только за один ее вид, за то, что она появилась на свет как «книга», как некая особая субстанция, охватывающая человеческое сознание и внимание, на такое чисто религиозное поклонение книге мог быть способен только один Торопов, собиравший даже пустую газетную вырезку, раз на ней было какое бы то ни было изображение книги.

Но за внешним преклонением пред книгой Торопов был библиофилом par exellence[967], библиофилом чистой воды, подлинным книговедом и отличным работником в области техники книжного дела.

Уроженец Ярославской губ[ернии], сын учителя, воспитывался у своего деда, любителя книг. Отсюда ранняя любовь к книге. Гимназия в Ярославле и там же ярославский Демидовский юридический лицей. Уже к концу курса Торопов собрал большую библиотеку на свои скромные средства. Будучи студентом Юридического лицея, он увлекся танцами. Танцевали в квартире одного из лицейских товарищей под звуки [скрипок] двух скрипачей-евреев, нанимаемых за 1 руб[ль] на целый вечер. Танцевали до рассвета без передышки.

Торговля книгами у стен Исторического музея. Фото начала XX в.

Затем танцы сменились увлечением театром, вместе с товарищем-купчиком устраивали любительские спектакли и даже рискнули пригласить Г. Н. Федотову. За ней поехал в Москву Торопов. И привез ее в Ярославль. Отсюда его знакомство с Федотовой. Перейдя в Московский университет, он стал репетитором ее сына Саши (А[лександра] А[лександровича], трагически окончившего свою молодую жизнь). На этих любительских спектаклях, не прекращавшихся и в Москве, Торопов сначала был суфлером, затем играл роли резонеров. Сделался поклонником Малого театра и лично был знаком со многими артистами. На закате своих дней делился А. Д. Торопов со мной своими теплыми воспоминаниями, передавая часто мелкие чисто бытовые черточки <вроде следующего отрывка.

Пров Садовский был угрюмый человек по виду, постоянно немножко «навеселе», но большая умница и подлинный артист-художник. Бывало, ругает Акимову, комическую старуху: «Ведь ты выходишь на сцену, а публика смеется, так ведь смеется-то она над толщиной твоей, дура ты эдакая. А у меня смех в глазах»>[968].

Нужно пожалеть, что я не записывал воспоминаний Торопова. Мое знакомство с Тороповым относится к 1897 году, когда я впервые очутился у него на его даче на Воробьевых горах[969].