Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

Пришел архитектор П. С. Бойцов, талантливый самоучка. Он определенно просил дать ему работу по ц[еркви] Василия Блаженного, и, энергично начав обследование и обмеры поврежденных цоколей и фундаментов, заболел и вскоре умер.

К сожалению, Московское археологическое общество[1096] заняло непонятно враждебную позицию к коллегии, и только немногие архитекторы (как, например, Рыльский) принесли в коллегию свои знания и опытность.

В коллегию шли и художники, прося защиты своих мастерских или «сочувствующие»[1097]. Как-то был у меня скульптор Коненков и пригласил осмотреть его работы. Я поехал вечером с писателем П. С. Сухотиным на Пресню к Коненкову в тот день, когда он вздумал устроить для Ф. И. Шаляпина вечер. С утра хлопотал Коненков со своим «лакеем» верзилой парнем Григорием над приготовлением «напитка». Разбавляя спирт, Коненков усовещевал Григория: «Постарайся, братец, ведь Федя — гений!» Пробуя смесь, понемногу напились. В соседнюю комнату Коненков пригласил четырех девок с Трехгорной фабрики[1098] и певчего из соседнего прихода на спевку народных русских песен. Певчий пьян в лоск! Орут все время. После спектакля приехал Шаляпин;

рассматривал работы (и раньше бывал). Коненков приглашает к столу: «Федя, попробуй, хорошая смесь!» Шаляпин выпил рюмку, морщится, отказывается. Оказывается «смесь» перелили в бутылку из-под керосина. А хор орет «Славу».

— А вот я на Волге слышал песню, — говорит Шаляпин и начинает напевать. А в это время выглянула откуда-то маленькая фигурка художника Ф. с писклявым голоском, тоже пьяного, дремавшего весь вечер: «А я, Федор Иванович, тоже был на Волге…» Последовал выразительный жест Шаляпина: «Это еще что за человек?!..»

После отъезда Шаляпина перешли во двор, устроили пляску, и окончился вечер уже утром дракой!..

Работы коллегии шли энергично. Быстро были зачинены пробоины на Успенском соборе, на Иване Великом и на башнях Кремля.

Как-то во время работ на площади в Кремле к нам подъехал в открытом автомобиле Владимир Ильич Ленин. В это время перетаскивали леса и подмостки через дорогу. Дорогу загородили, и автомобиль остановился. Я подошел к Владимиру Ильичу. Он поинтересовался производящимися работами. Я доложил, что стараемся при восстановлении сохранить все старые формы, откидывая позднейшие и искажающие наслоения.

— Вот именно так и делайте — прочно и хорошо — только так и нужно работать, — сказал Владимир Ильич, одобрив нашу работу.

Это был какой-то незабвенный момент, и до сих пор я вижу Владимира Ильича как живого, с его мягким, улыбающимся, спокойным лицом и необыкновенно проникновенными умными глазами.

В этой увлекательной работе по реставрации и охране памятников отодвинулись всякие другие заботы; оставлен был и Комитет государственных сооружений, и для шлюзовых построек округа путей сообщения я успел только составить несколько эскизных проектов и весь отдался живому делу коллегии.

В жизни архитектурной общественности такая работа была самым насущным, неотложным и самым интересным делом. Строительства быть тогда не могло, теплились работы по самому тогда крупному и интересному строительству — по постройке Казанского вокзала[1099] — и только, но и там бродили другие идеи, вроде составления проекта планировки Москвы.

Одновременно образовалась еще Комиссия по охране памятников искусства и старины при Моссовете[1100], я также вошел в ее состав. Заправлял делами суетящийся архитектор П. П. Малиновский (жена его стала ведать Академическими театрами в Москве[1101]). Наиболее деятельным членом этой комиссии был архитектор Н. Д. Виноградов. Такие же члены, как бывший хранитель Оружейной палаты В. К. Трутовский, архимандрит Афанасий (ризничий патриаршей ризницы), историк Н. А. Попов не проявляли [себя] в какой-либо работе, а А. К. Виноградов, осторожно умный, был, к сожалению, редким гостем комиссии.

Правительство внимательно прислушивалось к нашим голосам, а ярым и стойким защитником художественных интересов являлся народный комиссар по просвещению А. В. Луначарский, чьи обширные познания и тонкая эстетическая восприимчивость служили нам гарантией. Появились важнейшие декреты правительства об охране памятников искусства, о сохранении художественных ценностей и другие, пробуждающие и оплодотворяющие работников художественного фронта.

Возникла идея монументальной пропаганды, ей предшествовали случайные лозунги. Революционная пропаганда лозунгами началась впервые на стене каменного забора у дома Реввоенсовета (на углу улицы Знаменки и Гоголевского бульвара)[1102]; замелькали имена героев революции, мысли, науки и имена славных художников, мировых и русских. Затем появились изречения, призывы и хорошие мысли. На заборе дома, где я тогда жил (по Новой Божедомке) однажды увидел я надпись: «Жизнь должна и может быть счастлива!»